минуту…
Говорят же, объятия женщину врачуют. Даша это знала?.. Во всяком случае, она очнулась. Вполне очнулась. Но и ломка проснулась с новой силой. Ее чудесное лицо запрыгало, затряслось. А Даша вдруг засмеялась… Через силу…
Этот ее мелкий хрипловатый смех! Напряженно выставив руки, но ладонями (почему-то) вперед, она звала к себе.
– Это я, – на всякий случай сообщил я.
– А?
«Это я…» – именно так (в точности так) я сказал ей вчера в темноте ее дачи (в такой же лунной полутьме). Даша, возможно, тоже вспомнила и засмеялась повтору. «Вижу». – Она еще потянулась ко мне. Она звала глазами… К себе…
Сначала она раскинула руки. Затем руки Даша завела за голову… Сцепив там пальцы и образовывая для своего затылка мягкое гнездышко. Она, мол, сколько-то приспособится к ломке. Она, мол, сумеет… И все равно ее голова запрыгала… Взлетала и скакала. Как мяч… Она расцепляла свои руки лишь на миг, чтобы обнять меня, чтобы прихватывать меня за лопатки, входя в мой ритм. Но затем опять убирала руки под колотящийся затылок. Руки там и оставались.
И глубоко, жадно захватывала ртом воздух.
– Даша…
– Да.
То, что надо. То, что нам было надо. И ей (как я после понял) в особенности. Голова ее в подложенных снизу ладонях уже не билась – голова моталась туда-сюда. Голова казалась беспомощной. Но я вдруг сообразил, что это счастливое мотанье из стороны в сторону – не тряска… Это же оно. Это оно.
– Даша…
– Да, да! – вскрикивала она, уже не слушая и не слыша.
Она захватывала ртом все больше и больше воздуха. Звуки стали первородными:
– Оо… Уу… Ага-га-аааа!.. Уу!
– Как твоя голова?
– Что?
Она плакала. Счастливо плакала, мотала головой, билась, а я это понимал и был с ней, сколько было сил. Я старался. Я почему-то знал, что ей это нужно… Наши жизни исчезли… До предела. Пока она не впала в слабость. Пока не вырубилась. В забытьи… В никуда… И только увидев, что могу торжествовать, я перевел дух.
Я не сразу обмяк. Я еще огляделся, сам себе не вполне веря. Я еще увидел, какие мы с ней смуглые в лунной подсветке. Лицо Даши осталось мокрым от слез. Хотя спала… Уже спала…
Ее тряска все же попритихла. Ломка затаилась… Или вовсе сошла на нет. Надо ждать. Врачеванье как врачеванье… Мы лежали с полчаса? Час? Не знаю… В темноте… В состоянии дремы… А потом, отврачевавший, я встал и пошел прямо на луну. В ее направлении. Луна висела в проломе.
Пролом в стене (плюс сбоку пустой, без стекол оконный проем) был достаточно велик и вертикален (за счет того двойного попадания). Почти в рост… Когда я вошел (или, лучше,
Три или четыре пролета, и я оказался на крыше Дома. Легко и быстро. Я буквально взлетел наверх.
Там косо торчала какая-то темная балка. За балку я и придерживался. Я был высоко… Над ночным городом.
А как дышалось! С удивлением я обнаружил, что под ногами вовсе не сама крыша. Это был вылом – кусок взорванной крышной перегородки. И сюда тоже угодил случайный снаряд… Вылом выступал и нависал углом. И едва глаза пригляделись, я обнаружил, что парю над городом. На этом малом выступе. На пятачке. (Примерно метр на два.) Как на микроскопической «хрущевской» кухоньке. И если что – держусь за балку.
С еще большим удивлением я обнаружил, что я совершенно гол. При луне это было хорошо видно. Но в конце концов, что мне теперь до каких-то трусов. Да на фиг! Что мне до одежды, если ночь! Воздух застыл и недвижен. Тепло… Какая осень!.. И какая луна!.. Это было начало моей молитвы.
Сначала не было слова. Сначала был восторг.
Господи! – немо выкрикивала моя душа. – Останови эту войну! Надвигающуюся бойню!.. Не дай этим придуркам набрать обороты… Пусть сразу сдадутся эти… Или те… Все равно, Господи!.. Останови… Посмотри же, как это нелепо, вздорно, жалко… Зачем эти проломы… Зачем убитый Славик… Парикмахер с пистолетом за поясом! Эта стыдоба… Это позорище… Господи!
Конечно, по жизни и по прожитым годам я знал, что такое молитва. Человеку в какие-то минуты свойственно просить… О здоровье, скажем… А где просьба, там и мольба… И все же это была первая моя молитва. Первая молитва совкового старика… И от испуга, конечно. Это был испуг… И характерно, что испуг был после сумасшедших счастливых, счастливейших минут с Дашей.
Подо мной был огромный город. Подо мной мчали ночные машины… Внизу были атакующие. Внизу были и защитники. Все они… Безусловно, в том моем подлунном стоянии было торжество и была мольба. Первая молитва в жизни!.. Вот оно как!.. А нагота – это только открытость. Нагота – как допустимое слабоумие. Небо открыто для слабоумных и нагих. Я был свободен от одежды. Я был свободен от людей – и я хотел настучать на них Богу. Я хотел Ему сообщить… И ведь я ничего не просил для себя. Разве что еще разок просто поиметь весь этот мир. Хотя бы еще один раз в жизни. Да, да, поиметь. А иначе почему у меня встал?.. От высокой взволнованности. От испуга… Бывает.
На высоте дух ликовал!.. Лишь тут старикашка заметил, что стоит со стоящим. Старикашка, похоже, спятил. Старикан был нагой и улыбался… Но зато это делало нагой его мольбу о мире. Моя молитва становилась тем самым более жгучей… более цепкой… более современной, и значит – более слышной Небу. Вот я весь, Господи! Всё мое со мной… И мне не стыдно ничуть… Какой стыд, если я ничего не скрываю…
В какой-то миг высокая торжественность мольбы слетела с меня, как птичий пух… Снизу в меня вдруг уперся желтый прожектор. До этого вяло блуждавший по зданию Дома… В ночной тьме это было как удар. Как укус в глаза. Укус в самые зрачки… Это атакующие бдели. Нет-нет и они шарили снизу, ощупывая ночное здание прожекторами – они ведь приглядывали! (Не устанавливают ли, мол, среди ночи в окнах пулеметы? Не выкинут ли наконец белый флажок. Мало ли что!) По мне прожектор сначала только скользнул. Потом он вернулся, словно обомлел от моего нагого вида. Уперся. Замер…
Я стоял и стоял. Я ощутил монументальность. И луч с меня не сползал… Ощущение затянувшегося постмолитвенного величия. Миг истины… И на минуту-другую, боясь, как бы крыша моя не поехала, я захотел принизиться… Как всегда, после духовного прорыва… Стать примитивнее. Стать мельче.
Когда я вернулся к Даше, я сообщил ей:
– Знаешь. Мы оба там стояли.
Она решила, что я брежу. И откуда такой голый? Почему?.. А я только улыбался. Я-то считал, что все понятно – что разъяснение мое примитивно, но честно и открыто. Я ведь принижал сам себя… Этого хотелось… К тому же какой-никакой юмор.
И хорошо помню: очнулись… Бабахнул какой-то запоздалый танк. Случайный ночной выстрел?.. Но нам показалось, что бой продолжается. Бой до одури. Нам стало весело. Нам – наплевать!
– А представляешь, если бы сюда. Даша!.. Если бы снаряд ахнул сейчас здесь… Прямо в окно… Над нами!
– Оо… Ну и что?
– Как – что? Прямо над нами.
– Не страшно… Ты бы раньше кончил. Вот и все.
Мы смеялись. Ее больше не трясло. Она вполне могла говорить. Она уже была прежней Дашей.
