Испуг

(или мог оставить ей след) на восьмом этаже… или на девятом. Даша на ходу (на бегу) припоминала спецкомнатушки, где обычно три-четыре клерка и где Мишка мог нести дежурство. А уже непосредственно в комнатушке (опустевшей, без единого сотрудника) припоминала и искала его, Мишкины, заначки… Когда я ее настиг на девятом, она в безлюдной комнате как бы вспарывала массивный стол – выдергивала, а затем вытряхивала ящики его стола… Оттуда (ища свое!) выбрасывала (с грохотом) дискеты, разъемы, переходники… Целые мотки шнуров!.. Прочие компьютерные прибамбасы, клавиатуры, модемы… Она не церемонилась ничуть. Балованная!

– Ищем? – Я подошел ближе.

Она оглянулась:

– Дед! Тебе чего надо?.. Ты идиот?.. Вали отсюда.

Она продолжала шмон: она рылась в электронном хламе все-таки вполне избирательно, нацеленно. Я заметил – она особенно цепко хватала свертки, пакеты, конверты. Свертки тотчас разворачивала, а пакеты и конверты запросто вытряхивала на стол.

Я сунулся к окну. Стекол, конечно, не было. Ветерок в лицо… А внизу за оцеплением я видел картинку: маленькие совсем людишки… Танки были тоже очень малы и милы, игрушечны.

– Надо же! – сказал я. – Живые танки. Будут еще стрелять?

– А ты как думал?

А я не думал – я видел, что танковые дула прямо в меня. Они там пока что взяли паузу. Не стреляли.

Даша кричала мне: «Вниз. Вниз!.. Беги вниз, тупица! По правой лестнице!»

А я стоял у окна и не боялся. Мне понравилось, что я ничего-ничего не боюсь. И что внизу маленькие букашки-люди и таракашки-танки… Отчасти моя стариковская отвага объяснялась усталостью, это ясно – набегался, напрыгался по ступенькам, возраст не обманешь, мне все стало по фигу!.. Но скорее всего храбрость диктовалась контузией. Я ее уже схватил.

Как только я думал про контузию, я тотчас глупо улыбался сам себе. Мол, кое-что новенькое в моей старой жизни. Я помнил тот снаряд – тот близкий разрыв, когда я застопорил на ступеньках. Ощущение вот какое: стена рядом стала медленно заваливаться. Но стена не падала – и я не падал. Мы с ней только кренились. Туда и сюда… И на секунду-две в глазах стало бело. Просто как белая бумага.

И еще под ногами вдруг половинки кирпичей. Темно-красные. Они брызнули откуда-то сбоку.

И в ухе… В ухе что-то свербило. Когда я сунул туда палец в разведку, на пальце оказалась капелька крови. Маленькая! Плевать!.. Ради новой России, в конце-то концов!.. На душе было легко и свежо. Я был как пьяный. Был как заблудившийся на этажах дурачок… Меня шатало… И было весело… Я топтался в чьем-то пустом кабинете и давил стекло на полу… А эти стекла, куски оконных стекол были беззвучны… Как водяные лужи.

Даша – я увидел – кинулась к окну и тут же взвизгнула и отпрянула. И даже присела на полу. Над ней парусила огромная занавесь. Я подошел посмотреть, что ее напугало. Ничего особенного. С моста все так же смотрели танки…

Была ли галлюцинация?.. Вдруг – через расстояние – из окна вниз – я их увидел. Уверен, что я их увидел. Этих стариков. Белоголовое сборище… Более того, я увидел (вот это уже сомнительно) Петра Иваныча, моего друга-приятеля…

– Они там… Даша!.. Они стоят прямо за танками… Они ждут меня.

Даша рассердилась:

– Дед! Отвали от окна!

Я настаивал. Контуженый!.. При этом кривя лицо и держа руку у гудящего уха.

– А как же Петр Иваныч… Наш поселковский. Он там! Там!.. Ты же знаешь Петра Иваныча!

– Знаю. Такой же идиот.

Я выглядывал своих стариков. Даша меня оттаскивала за рукав от окна. А кисейные занавески колыхались.

И снова грохот – грохот сделался такой, что трудно было в него поверить. Рев разлома стен внезапно заполнил глаза, уши, нос, рот, и я было подумал, что это я сам превратился в нечто ревущее… Казалось, я лишился конечностей…

А Даша – нет. У нее все было. Руки, ноги. И рукой она тянула меня от окна… Старый кретин! Идиот!

Стало дымно… Белесая пыль плавала вокруг. Как в тумане. И Даша куда-то исчезла. (Должно быть, нырнула в кабинет. И где-то рылась в ящиках очередного стола… Искала свое…)

Я был в длинном пустом коридоре… Весь дом гудел и вибрировал от разрывов.

Она так и не нашла. Ее глаза… Зрачки!.. Ломка началась еще при обстреле. Я был рядом… Первое, что я тогда увидел, – гримаски! – дерганье мускулами лица… В ломке есть чувственность. Есть что- то грубо притягивающее… И пугающее… Закусыванье губы, вскрики, странная дрожь в паху – вот, мол, она вся на виду – природа женщины. Снаряд разорвался так близко, что Даша раз и другой подпрыгнула всем телом. Она на ладонь взлетела над шахматным ковром. «Но-но!» – сказал я ей машинально.

Сидел рядом с Дашей – а законтуженные мысли мои катились (сладко и очень живо) в сторону некоего кино. Да, да, так и было… Старики моего призыва все еще впадают в былой пафос: нет-нет и думают, какая из их блеклой жизни могла бы получиться кинуха. И я впал… Я грезил. Как, мол, здорово все происходящее можно было бы показать этим молоденьким, этим придурошным next. Ох и кино! По Дому вовсю стреляют, бабахают (исторические!) снаряды, по коридорам скачут половинки кирпичей… Грохот… Сыплются оконные стекла… А в углу, в одном из тихих закутков, стонет молодая женщина. У молодой и красивой женщины муки и боль – ломка.

Вроде как здесь страдает молодая и красивая новая Россия, переламывая в себе (ломка!) вековую наркозависимость. От тоталитаризма, разумеется. Ух и ломка. Ох и кино. А рядом с девицей старый хрыч… Но тоже со смыслом… Старый я – это собственной персоной старая Россия, которая не против молодой. Совсем даже не против. Но и помочь ей ничем не может – только вот водицей из стакана кропит, брызг! – брызг!.. священнодействие стариковской сухой руки. А? Каково?..

Контуженый старик улыбался. Это я сам себе улыбался и даже хмыкал в усы, ловя кайф. Старикашка был счастлив тем, что как-никак он тоже оказался, остался внутри этого фильма – внутри, а не вовне. Пусть даже простецкий статист, пусть массовка.

Снаряды рвались… Залпы… А мне – хоть бы что… Как в вате… Я сидел с Дашей рядом и счастливо улыбался своей контузии и своей длящейся кинухе. Хорошо помню.

Ломка продолжалась и тогда, когда обстрел кончился. Вечер… На ковре в светлую шахматную клетку. Настоящий колотун!.. Даша вскрикивала и билась, подпрыгивая всем телом. Ночью на том полуразвернутом кабинетном шахматном ковре ее, наконец, прихватило по-настоящему. За долгую жизнь я десятки раз видел мучающихся алконавтов… И алкашей бездомных навидался, и людей вполне солидных. Видел и морфинистов… Но молодую девчонку, начинающую, прихваченную зависимостью, видел впервые. Как узналось после, баловалась и кислотными марками, и беспорядочно порошками. Пока что как дурь… Полночи я смотрел, как ее, бедную, бьет. «У-ууу! У-уааа!» – страдала в голос. И такая красивая!

Ломка, наркотическая зависимость, дозняк – это всё дела не моего поколения. Это дела будущих. Это next. Так что я понятия не имел, как или чем тут помочь. Но в старом человеке всегда сидит некий антипожарный зов и импульс – и почему-то всегда первая мысль о воде. Я поспешил поискать. Стакан я где-то видел… на столе… В памяти ожил один из пустых кабинетов – поднос, графин, стаканы, – я кинулся туда, нашел!.. прихватил там графин – и в туалет. Туалет я тоже помнил, пробегал мимо несколько раз. Струйка из-под крана, по счастью, ожила. Еле-еле… Свет вырублен. Еле-еле, но струилась.

Когда я попробовал поднести воды к ее губам, Даша едва не откусила стекло стакана – клацнула зубами, раз-два…

Уснула… В третьем часу ночи… Я еще раз смотался за водой (чтобы ночью иметь впрок). Шел с графином по пустому битому коридору. Редкие лампы автономного света…

Я шел и поддавал ногой выскочившие из пола паркетины. Раз за разом. Нечаянно… Паркетина скользила… Улетала куда-то вперед… Вдруг там, впереди, мне послышался шаркающий шаг. Кто-то шел навстречу.

Из полутьмы появилась старуха, толкающая тележку. Саму тележку было неслышно, на мягком ходу… Я