родственничка, архиепископа Корнаро…
Здесь служка внезапно со свистом втянул в себя воздух и мелко рассмеялся, что неприятно подействовало на чувствительного мессера Джузеппе.
– Вам нужно бежать, – закончив смеяться так же внезапно, как и начал, сказал пришедший.
– Что за чушь! Мне и здесь хорошо. Я буду жить в Анконе еще три или четыре года. Словом, сколько надо – столько и буду жить!
– И все-таки бежать вам придется. И бежать немедленно, потому что вас разыскивает офицер Гоббини, которого вы, синьор фехтмейстер, покалечили три года назад. С офицером – несколько его друзей. И они уже где-то рядом. Ну же! Вспомните Падую!
Мессер Джузеппе вспомнил.
Несколько лет тому назад вместо того, чтобы зубрить юриспруденцию в Падуанском университете, он так увлекся фехтованием, так полюбил вытаскивать шпагу из ножен, что чуть не стал профессиональным фехтмейстером.
Вспомнился ему и этот самый Гоббини.
Бой с офицером был короток, страшен.
Сошлись у развалин старой городской стены, там, где начинался овраг и была вечно дымившая городская свалка. Похвальбы офицера (как говорили, связанного со Святым Престолом) вывели мессера Джузеппе из себя. Кроме прочего, Гоббини не упустил случая поиздеваться над громадным, выгнутым, как старинный лук, носом недопеченного студента. Прошелся он и по поводу небывалой страсти мессера Джузеппе к игре на скрипке, что было, по мнению офицера, совсем уж недостойно мужчины.
Тогда, несколько лет назад, мессер Джузеппе не сдержался и в набегающих сумерках при белой, как мел, луне сделал то, чего ни до, ни после никогда не делал: применив внезапно двойной терц и выскочив у противника из-под руки, легким – сверху вниз – движением он отсек офицеру левое ухо.
Кровь обильная – при луне черно-золотая – хлынула на зеленый офицерский мундир, офицер скорчился и вяло, бочком, повалился на землю.
Мессер Джузеппе вытер лезвие шпаги пучком сухой травы и, вбросив ее в ножны, крикнул жавшимся вдалеке, у купы деревьев, двум-трем зевакам:
– Эй вы там! Сходите за доктором! Я уже прочистил синьору Гоббини уши. Теперь черед доктора довершить остальное!
Однако радости в произносимых словах не было. Захотелось бросить шпагу, взять вместо нее в правую руку смычок.
Мессер Джузеппе посмотрел на свою правую руку и даже поднес ее – мягко закруглив кисть – к подбородку. Маленькая капля крови, расплывшись пятном, уже стала подсыхать, но пахнуть еще не перестала…
Воспоминание о дуэли подействовало. Поэтому собрались быстро: ноты, холщовый мешок для скрипки и отдельный, длинный, кожаный для смычка, томик стихов Катулла, начало собственной рукописи о свойствах звука, сыр и бутылка «Кьянти» были уложены, рассованы по карманам, закинуты за плечо, словом, заняли предназначенные им места.
Перешмыгнув серый от сумрака, еще прохладный монастырский двор, мессер Джузеппе и посланец архиепископа Корнаро вскоре оказались у скрещения дорог. Налево и вниз ветвилась дорога – почти тропка – к морю. А вот направо ответвлялась настоящая, хорошо укатанная дорога к холмам. Там она вливалась в тракт, уводивший на юг, к Риму.
Не успел мессер Джузеппе озаботиться выбором пути, как невесть откуда взявшийся посланец сказал:
– Все остальное, великолепный синьор, прошу поручить мне! Только я один знаю – уж вы мне поверьте – и как уберечь вас от бед, и как доставить вам радость. И без всяких длиннот и хлопот! Поэтому советую повернуть к холмам.
– Как тебя зовут, доставщик радости?
– Федериго Аннале. Теперь я ваш слуга, великолепный синьор, – снял шляпу посланец и снова беззвучно рассмеялся.
– Твой смех не нравится мне, – сказал мессер Джузеппе, полуобернувшись на ходу к слуге. Он хотел добавить что-то еще, но, передумав, ровно и широко зашагал к холмам.
Дорога забирала все выше. Песчаные, поросшие чертополохом холмы становились каменистей, круче. По мере продвижения вперед стали как из-под земли выскакивать редкие, невидимые издалека сосны, мелкий гранатник, остролистые кусты – начались предгорья.
Слуга молчал. Молчал и мессер Джузеппе.
Так в молчании шли они в течение довольно долгого времени. Солнце, тем временем выпутавшись из волн Адриатики, стало щекотать спины беглецов, у которых от быстрой ходьбы и крутых подъемов начинало сбиваться дыхание, а на лице и в подмышках проступил пот.
– Все. Баста. Теперь нас не догнать, – выдохнул внезапно слуга. – Посмотрите, великолепный синьор, какое живописное место! – крикнул он в спину ушедшему далеко вперед новому своему господину.
Место и впрямь было превосходным.
Слева, внизу, как бы вполоборота к смотрящим, искрился меловой обрыв. Его обкручивала широкая, хорошо убитая дорога.
Ну а здесь, наверху, где стояли господин и слуга, сплошной стеной выстроились кривоватые сосны и попадающиеся всё реже высокие пинии. Уже нагретые солнцем, розоватые стволы пиний источали приятный запах смолы-живицы…
Решено было сделать привал. Достали вино, хлеб, зеленоватый овечий сыр. Кроме того, Аннале извлек из своего мешка баранью копченую ногу и неожиданно сказал:
– Вы только не пугайтесь, великолепный синьор, но… Как бы это помягче сказать… Аннале-то я Аннале… Но в то же время…
Здесь Федериго Аннале согнул правую ногу в колене, а потом дернул ею: раз, другой, третий. Грубый крестьянский башмак свалился с ноги в траву.
Вместо пятипалой ступни тупо блеснуло маленькое, грязноватое, широко раздвоенное копытце. Над копытцем рыжим огнем полыхнула шерсть.
– Дьявол! – крикнул мессер Джузеппе и, вскочив, бросился бежать.
– Куда же вы, великолепный синьор? – вновь и в который раз за утро хихикнул Федериго. – А холщовый мешок с вашей бесценной скрипкой?.. Да и не резон вам бежать назад. Уж больно горячая встреча ждет вас близ монастыря!
Тут в сердце у мессера Джузеппе что-то перевернулось. А перевернувшись, мягко и бережно подсказало: дьяволок этот не так уж и страшен! И пожалуй, действительно лучше остаться, чем возвращаться. А поскольку простодушный музыкант всегда доверял своему внутреннему слуху и бушевавшей в нем внутренней разноголосице, то…
Словом, мессер Джузеппе вернулся и сел на услужливо простеленный слугою плащ.
– Ну-с, – сказал Аннале, – теперь, когда вы знаете, кто я, могу, великолепный синьор, сообщить вам и другое. А именно: я на некоторое время приставлен служить вам. Готов предупредить любое желание. Вы это желание умишком своим жалким еще осознать не успели, а уже оно на губах у меня, скачет словечком, буковками прыгает! И прошу заметить: при таком комфортном предоставлении услуг вы ничегошеньки мне не должны. Ни цехина, ни скрупула.
И никакой продажи души! Ни-ни.
Словом, ничего из того, что про нас, низких воздушных духов, болтают, я от вас не потребую. Ну, разве только вот что: не сопротивляйтесь вы ничему, молю вас! Пусть все происходит, как оно происходит! А вы – вы не вмешивайтесь. Вы ведь только свидетель, не так ли? Простой свидетель, хотя и со смычком в руках, – съязвил напоследок слуга.
– Значит, если напали на женщину или кто-то играет на скрипке, как дровосек на пиле, я должен молчать?
– Именно, именно так, великолепный синьор! Звук, он, знаете ли… того… Ну, словом, о настоящих свойствах звука вам пока лучше ничего не знать.
– Так не бывать же всему этому никогда! А тебе я сейчас отсеку уши и обрежу твои поганые копыта!
