Милиционер Сережа тормозит.
Светик вылезает из машины. И думает, как бы от этого милого мента теперь избавиться.
— Мы, Сережа, выгрузим книги на скамейку — для быстроты. А потом занесем в дом. Вы езжайте, Сережа… Езжайте…
— Я помогу.
— Не надо. Спасибо.
Но он уже выпрыгивает из машины. Светик смеется. И чего девки не любят ходить в ЗАГС с ментами. Это ж гениальные мужья. То самое, что надо.
— Уж если я помогаю, то помогаю. — Милиционер Сережа даже алеет от удовольствия и смущения. — Какой этаж?.. Понесли!
А Бабрыка (его жилье!) и Валера бледнеют. Что-то мямлят — дескать, сами донесем.
Но милиционер Сережа еще больше распаляется. Он не желает выгружать книги на скамейку. Он желает нести на этаж.
И тогда Светик говорит. Звонко и весело:
— Пошли!.. Берите книги!
И они идут. Гуськом. Впереди Светик и молодой симпатичный мент. За ними — Бабрыка и Валерик. Они вносят связки книг в квартиру.
Милиционер Сережа просит холодной водички. Пьет. Мужчины закуривают. Надо же перевести дух.
— Хорошая квартира, — говорит милиционер Сережа.
— Неплохая, — соглашается Светик. Она обводит рукой разложенные всюду книги и добавляет: — Правда, похоже на гнездо спекулянтов?
— Угу, — смеется он.
Дней через пять Николай Степаныч подкараулил Светика на рынке. Сам явился. Самолично. Он подходит — и крепко хватает Светика за руку.
— Как насчет моей доли, Светланочка?
Светик начинает всхлипывать:
— Что вы, дяденька… Я не понимаю, о чем это вы…
Он шипит:
— Мерзавка!.. Ты даже по той цене, которая обозначена, взяла книг на пятьсот рублей.
— Разве?..
— Я должен хотя бы покрыть расход. Книги не мои — государственные.
— А ваши подручные толстячки дают вам долю? Всегда?
— Разумеется.
— С прибылью?
— Разумеется.
— По-моему, дяденька, из этой прибыли надо покрыть расход. Вы хотели быть честным.
Глаза у него округляются, как у безумного… И Светику приходится опять немного похныкать.
— Оставьте меня в покое, дяденька, — плаксиво заводит она. — Что я вам сделала… Я не знаю, о каких книгах вы говорите…
Светик всхлипывает.
Он смотрит на Светика, широко раскрыв глаза. Как будто впервые увидел и понял наконец, что такое женская душа. Он, видно, думал, что женщины — это просто так. Платьице в горошек и с бантиком.
Светик начинает хныкать громче:
— …Людей позову… Или обращусь к товарищу милиционеру.
Это действует. Потому что это всегда действует. Дяденька уходит. На углу сам себе он говорит что-то нехорошее. И сплевывает.
В этот же день Светик попадает под дождь — приходит и сразу бежит в ванную.
Каратыгин кричит вдогонку:
— Какого черта без зонта ходишь?
Это он грубит, но только с виду. В чем другом, а уж в грубостях Светик разбирается. Наслушалась. Навидалась. А Каратыгин, он просто так орет — такой уж он есть. Не видел жизни. Только книги и видел.
Светик в горячей воде — наслаждается. Она не спешит. Она здесь уже своя. В квартире ее уважают. Здороваются. Все, что есть у Каратыгина, она уже перестирала и перегладила. И в комнате стало чище. Старухи все это, конечно, засекли. И часами рассказывают друг другу, какая она, Светик, хорошая.
Из ванной — на кухню. Светик быстренько разогревает еду. Раз, два — и готово, Светик несет еду в комнату.
— Убирай со стола! — Это уже она, Светик, покрикивает на него.
Они садятся ужинать.
— Отправил Олю в командировку — теперь сам не рад. — И Каратыгин сокрушенно чешет в затылке.
— Отправил — и что?
— Трудно стало. Писанины много.
— Оля тебе нравилась?
— Еще бы!.. Старательная, трудолюбивая!
То, что Оля была в него по уши влюблена, Каратыгин не заметил. А Светик не стала ему докладывать. Не заметил, значит, не заметил — уже проехали.
После ужина Светик тут же садится рядом с ним. Берет ручку.
Каратыгин удивляется.
— Зачем это?
— Переписывать буду… Оля далеко, зато я близко.
Светик переписывает отмеченный абзац. И тут Каратыгин опять удивляется. Когда видит, как трудно Светик пишет. Выводит буквы.
— Как же так — ты не знаешь старославянского?
— Нет.
— Почему же твой шеф тебя не научил?
Светик пожимает плечами: откуда ей знать, почему шеф не научил? Пожимает плечами и смеется:
— Не беда… Перепишу. У меня зато память отличная. Высший сорт память. И руки ничего себе.
Ночь.
Они легли спать — лежат, разделенные горой книг. И луна. Сияет в окне. Сейчас все шизики с ума сходят. Любви хочется. Даже ей, Светику, немного хочется.
— Славная ты девушка, — говорит вдруг из темноты Каратыгин.
Светик молчит. Улыбается в темноте. Встать бы и на цыпочках к нему — небось думает об этом. Прогнать не прогонит, тут и сомнений нет. Но может плохо подумать.
— Ч-черт, — сам себя бранит он. — Не надо бы мне курить в комнате. Или ничего, а?
— Кури, — говорит Светик. — Мой отчим всегда курил.
— Спасибо.
— Правда, он был скот.
— Ну знаешь!.. Или ты разрешаешь мне курить — или нет?!
— Кури, Алеша… Кури.
Он уже спит, это слышно. И тогда Светик подходит к нему. Она приседает на корточки — пытается разглядеть в темноте.
Глаза привыкли — и Светик видит его лицо. Видит сонные губы. Видит нелепо подвернувшуюся кисть руки. Еще не отвык от гипса.
В окне луна, царица шизиков. Луна такая необыкновенная, что бог знает откуда она такая. Сиреневая, что ли.
