– Если списать надо было машину, – перебил командир заставы, – обратился бы ко мне. Я б тебе показал, на какую мину наехать, здесь их до …!
Где-то за заставой, километра за полтора от лагеря послышались взрывы. Начали взлетать боекомплекты сгоревшей БМП. Майор сплюнул под ноги:
– Только вчера встречался с главарем банды. Договорились, что на моем участке духи к дороге не выходят.
– Значит вы больше верите бандиту, чем советскому офицеру?!
– Слушай, – шепнул Шарагин, – напусти на него нашего замполита. Пусть мозги прополощет.
– Да ну его! – отмахнулся Моргульцев.
– Я, капитан, верю своим глазам. – продолжал, чуть остывая, командир заставы. – Сначала на дороге стоит поломанная бээмпэ, а потом на нее духи нападают. И в результате никаких потерь! Все живы и здоровы! Молодец! А ты подумал, капитан, что теперь будет? Это же ЧП! Что я скажу главарю? Рейнджеры… вашу мать! Выехали повоевать, пострелять, а после вас расхлебывай! Вы завтра в Кабул смоетесь, а мне тут оставаться…
Мало-помалу он затухал, накричался. Тяжело дыша, майор обращался к присутствующим офицерам, как бы ища у них поддержку:
– Подъезжаю, а они заняли оборону и строчат по кишлакам. Я говорю: в кого стреляете? а они говорят: там за дувалом духи должны быть. Видите ли, им па-ка-за-лась, что по ним стреляли. А я в полный рост хожу без бронежилета туда-обратно и унимаю этих рейнджеров! Там этот старлей, как его…
– Старший лейтенант Зебрев, – подсказал Моргульцев.
– Вот именно, Зебрев. Такую пальбу устроил! А если, капитан, твои рейнджеры кого-то ранили или убили в кишлаках? Да завтра вся банда выйдет на дорогу и подожжет в отместку колонну! Что тогда?!
– Пойдемте, товарищ майор, – уводил Моргульцев командира заставы от лишних свидетелей. Минут пять они петляли по лагерю, спорили. Майор уперся:
– Нет, я доложу, что машина загорелась при невыясненных обстоятельствах. Пусть приезжает комиссия, разбирается. И охрану выставлю, чтоб кто-нибудь из твоих рейнджеров не продырявил ее из гранатомета.
В роте происшествие не обсуждали. Молчали глухо,
Всем было понятно, что приключилось с БМПэшкой. Обычный случай на войне. Чего зря языком молоть?
У одного Епимахова, по наивности и незнанию реалий, тлели весь вечер сомнения, и, когда опустилась на лагерь ночь, вспыхнул в груди молодого интернационалиста протест, захотелось разобраться, обсудить случай с товарищем:
– Ничего не понимаю, – вполголоса рассуждал он. – С одной стороны, если действительно духи машину подбили, значит все герои, так? И можно на медаль посылать! А если правда на стороне майора, а я, да и ты тоже, мы оба видели, когда возвращались, что взвод Зебрева остался на дороге и с бээмпэшкой возится, тогда саботаж выходит, тюрьмой попахивает. Что ж мы сами, значит, технику гробим, а? Это ведь какой кипешь на весь полк будет!..
– Не все так просто, – задумчиво ответил Шарагин. – Замнут это дело, вот увидишь.
– Если не было никаких духов, это же нечестно… несправедливо… Я не думал, что Моргульцев способен на такое!..
– Ты здесь новенький. Не суди людей. Что справедливо – несправедливо будешь в Союзе рассуждать… Когда война закончится…
Не находил себе месте и без того излишне дерганый капитан Моргульцев, ходил по лагерю, топтался то тут то там, курил сигарету за сигаретой.
– Напоролся, бляха-муха! Упрямый, как ишак! Туркмен его мать! Чурка.баный!
Всю жизнь так было у Моргульцева – то орден, то нагоняй! То пан, то пропал!
…Впервые попал он в Афган лейтенантом. Ни у кого не спрашивали: хочешь – не хочешь в Афганистан? Родина за всех решила.
Перед самой отправкой, в декабре семьдесят девятого, сидели больше недели на учениях в белорусских лесах. Морозы стояли лютые, каких и врагу не пожелаешь, и немца и француза сломили в свое время такие же морозы. Только русские в состоянии были терпеть их, и все же, что ни день, солдаты выбывали из строя – то пальцы на руках, то ноги отморозят, то уши.
Знали офицеры, интуиция подсказывала – неспроста устроили учения, готовят к чему-то, и вечера коротали в долгих беседах, обмениваясь соображениями. Об Афгане разговоров не было, никто и не знал толком, что это за страна, с чем ее едят. Подумывали об Иране, именно в этом, из всех граничащих с Советским Союзом государств, было наиболее неспокойно. Догадка про Иран приободрила всех. Шутили, что, мол, вовсе неплохо было бы провести зиму в южных краях.
Время шло. Стали поговаривать о доме. Пора елку наряжать! «Даже если, в крайнем случае, Новый год пропустим, Двадцать Третье февраля справим дома», – вздыхали офицеры.
Судьба рассудила иначе.
АН-12 набрал высоту, взял курс на Урал. Лейтенант Моргульцев легко определил это по звездам. Пять часов лету и приземлились в Шадринске. Летчиков увезли питаться в теплую столовую, а десантура ковыряла при минус тридцати сухпайки. Снова взлетели и сели часа через четыре в Андижане, где
