Шарагин, что видит эту картину не первый раз.
…все уже было, где только? когда?..
Скоро выудил ответ:
…один из фильмов про Отечественную войну… из детства…
едет наш мужик на телеге с сеном, а мимо, обгоняя его, ползут
немецкие танки, и загорелые парни (рукава гимнастерок закатаны по
локоть) курят и разглядывают русского крестьянина, смеются,
кривляются, кричат что-то на своем немецком… мужик поворачивает
голову, и кинокамера выхватывает затаившийся, закравшийся в
глазах этих фашистов испуг, страх перед русским, который
безоружен пока, безопасен, в принципе, в данный момент,
который не проронил ни слова, лишь молча смотрит на
немецкую технику, следующую через поле в направлении
деревни… любой советский зритель, пожалуй, чувствовал
уже после этого кадра, что фашисты, пусть и лыбятся они,
веселятся, а побаиваются наших, особенно партизан… и
страх, наверное, где-то засел глубоко в душе у фашистов,
ибо чем больше смертей, и горя, и разрушений несут они
нашей Родине, тем жутче врывается в сердца их страх,
потому что не может не знать он, фашист, что придет время
платить за вторжение…
Мысли и ассоциации эти, и подобные им, оказывались скорыми, секундными, а чтобы не перерастали они в нечто большее, не давили на психику, он быстро расставался с ними, задвигал их подальше, на потом.
…мы же не захватчики… мы выполняем приказ… мы пришли,
чтобы помочь афганцам, другое дело, что не все из них хотят
нашей помощи…
От Шарагина требовалось одно – исполнять приказы, следить, чтобы вверенное подразделение – крошечная частица гигантского механизма под названием Армия, – работало ровно, без сбоя. И он, человек искренне преданный Армии, честно старался выполнять свой долг взводного, открещиваясь от грызущих сердце сомнений, которые, особенно к концу службы а Афгане, все чаще скребли внутри, требуя скорых ответов и выводов.
Порой он даже завидовал тем товарищам, которые лишены были способности рассуждать, и были от этого спокойны,
…лица их никогда не были обезображены мыслью… и
засыпают они быстро…
…как говорил капитан Моргульцев: «Не должен офицер
рассуждать, зачем и почему получает он тот или иной приказ
от Родины, тем более какой-то там Ванька-взводный!»… мы
получаем деньги не за должности и звания, а за преданность
Родине, которая в какой-то момент вправе потребовать от
офицера, присягнувшего ей, жизнь…
По дороге на операцию Шарагин ни раз возвращался мысленно к первым месяцам службы в Афгане, и первым резким впечатлениям от войны, и людям, увязшим в ней. Часть тех людей и сегодня служили в роте, тряслась рядом на бээмпэшках, часть давно убыла по домам, а некоторые, не дожившие до замены, навечно поселились в горах, песках и «зеленках» Афганистана.
…где-нибудь в пыльных бурях, унесенные «афганцем»,
летают души людей, что были рядом и погибли… все
мужики наши где-то рядом… одной ногой здесь, одной ногой
дома…
Так обычно говорил себе старший лейтенант, замечая очередной памятник – из камней, из гильз, из покрышек – с фамилией, именем и годами жизни – узеньким отрывком времени в девятнадцать, двадцать лет.
Головные машины остановились, и вышло что-то вроде короткого отдыха; надо было дать возможность подтянуться отставшим, а людям пора было пожевать что-нибудь наскоро, справить нужду, размять ноги.
Водители, воспользовавшись нечаянным отдыхом, паузой в движении, не сговариваясь, поочередно
