– Не смогу я, Иван.
– Сможешь! Я хочу умереть! Я имею право умереть!
– Нет…
– Слизняк! Ты в каком звании?
– Старлей.
– Где служишь?
– В сто третьей.
– Давно в Афгане?
– Скоро замена.
– Вот и ладушки. Значит, сможешь!..
Шарагин заснул, а когда проснулся, Уральцев говорил:
– Раньше, особенно когда был совсем маленький, да и потом тоже, я часто летал во сне…
– Это ни с чем несравнимо! Я прямо парил, высоко так, расправлял руки, как крылья
и летел; я так надеюсь хоть раз испытать это еще, потому что в последние месяцы сны больше не радуют, или вообще не вижу снов, или, знаешь Олег, серые они какие-то, унылые, натянутые, болезненные. Даже кровь, представь себе, даже кровь, иногда я вижу кровь на мертвых, на раненых, на живых людях, на руках, на собственном лице – и кровь всегда серая, вернее сказать, не просто серая, не только кровь серая, все серое, вместо цветного, раньше сны всегда были цветные. И, знаешь, лица людей – серые, и так, знаешь, холодно, неуютно как-то чувствую. Часто пещера снится, вода течет по стенам, капает сверху, монотонно все так и уныло, черные струйки, сырость, такая, знаешь ли, сырость, что возможно только при одиночестве, повеситься хочется, потом небо вижу, только не голубое, а тоже серое, облака плывут на север, я точно знаю, что там север, потому что там, в том направлении должна быть Россия, чувствую, что за спиной дух, поворачиваюсь, а автомат не стреляет, и тогда, прежде чем он выстрелит, бросаюсь на него, мы падаем, боремся, он лежит на лопатках, я хватаю булыжник и проламываю духу череп, и вижу что готов он, а еще и еще раз опускаю на раздавленное лицо булыжник, знаешь, как яйцо лопается череп, и вытекает все наружу, и мозги его, кровь его прилипают к рукам, противно, жутко, я беру духовский автомат, китайский, семь шестьдесят две, и стреляю в другого духа, он пляшет под огнем, дергается весь, будто издевается, будто дразнит меня.
– Так ты сделаешь это? Если б у меня были колени, я бы встал сейчас перед тобой на колени. Нет у меня коленей, Олег!
–?..
– Ты сделаешь это?!
– …не могу, Иван, не проси. Не возьму я такой грех на душу…
– Грех – когда сам жизнь прерываешь! Не проститься такое, самоубийцам дорога в рай закрыта.
– …
– Сегодня, Олег, когда сестричка заснет, она обязательно заснет, я которую ночь не сплю, я знаю. Придушишь меня подушкой. Никто не услышит…
– Ты, Олег, крещеный?
– Нет, то есть, вроде бы крещеный, я точно не знаю…
мать говорила, бабушка была набожной, наверняка, крестила, тайком… А что, это важно?
– Не знаю, просто спросил. Знаешь, мы ведь все почти некрещеные…
– Ты к чему это?
– Сам не знаю… Почему-то вдруг подумалось, что будь у меня ангел-хранитель, и будь у меня настоящая вера во что-то, может жил бы я иначе, и воздержался бы от многого, и зла бы от меня увидел мир чуть меньше, и тогда по-иному сложилась бы моя судьба… И еще, знаешь, хотелось бы исповедаться…
– Не отказывайся от надежды, Иван. Еще не все потеряно.
– Перестань, старлей. Мы ведь договорились…
Глава четырнадцатая
МЕДСЕСТРА
