приняв никакой формы.
Ее передернуло.
— Я знала, что оно туда войдет.
— А что ты там делала, Памела?
— Хотела выяснить.
— Ты намеренно легла там спать?
Памела криво усмехнулась Она разожгла плиту поставила чайник, и мы уселись возле уютно горевшего огня, стараясь согреться.
— Должна тебе сказать, Родди, — призналась она, — что я впала в панику. Этот собачий вой меня добил. Я была уверена, что щенок что-то увидел. Еще минута, и я бы выскочила в окно но, к счастью тут ты подоспел.
Безрассудство Памелы всегда поражало меня, и сейчас я подумал, что оно перешло все границы.
— Если ты и дальше будешь вытворять такое, — рассердился я.
— Я хотела узнать, не приснилось ли все это Стелле вчера ночью.
— Ну и что? Приснилось?
— Нет?
— Ты хочешь сказать? Что ты хочешь сказать?
— Все было так, как она рассказывала, Родди. Все было спокойно, и я заснула. Потом я проснулась, и комната была… даже не знаю, как это описать… была полна любви что ли, какого-то умиротворения, все благоухало, было тепло. Я даже видела мягкий мерцающий свет. И даже слышала какой-то шепот.
— Что именно ты слышала?
— Слов я разобрать не могла.
— А ты уверена, что тебе это не снилось?
— Я завязала узел на платке. Вот он.
— А дальше?
— Потом свет погас, послышались глухие рыдания. Звук был ужасно жалобный. Я нисколько не испугалась и даже стала придумывать, что бы сказать, но вдруг все изменилось. По-моему, как раз перед тем, как завыла собака. И эта перемена произошла во мне. Я почувствовала вдруг смертельный страх. Я силилась закричать. Мне хотелось вырваться оттуда, выскочить, убежать в сад. И тут поднялся этот вой. Теперь я уже могла двигаться, но меня охватила паника. У меня достало ума сообразить, что, если я выскочу, я рискую потерять голову и свалюсь со скалы. Вот я и уцепилась за кровать.
Я ничего не ответил. Скверная история. Закипел чайник, и я заварил чай. Мы пили его молча, оба были без сил.
— Тебе надо уезжать, — сказал я.
Но Памела заговорила упрямо и решительно.
— Нет, Родди. Мы наконец что-то нащупали. Если мы сейчас не сдадимся, мы доберемся до правды.
— И добираясь, сойдем с ума?
— Больше я не буду ночевать в этой комнате и никому не позволю.
— Скоро нам придется спать на крыльце, — сказал я горько и спросил: — Ты действительно хочешь остаться?
— Конечно.
— А как насчет Лиззи?
— Я думаю, без меня она не уедет, а если уедет, будем готовить себе сами.
— Значит, ты решила докопаться до разгадки?
— Да, Родди! А ты?
— Ну и я, естественно.
— Уверена, что призраков два, — сказала Памела.
— Прекрасно, — согласился я. — Будем действовать, исходя из этой гипотезы. Тогда перед нами встает новый вопрос, который надо разрешить. Кто эти два привидения и почему им нет покоя? Что им нужно?
— Одна из них — Мери, — устало сказала Памела. — Это Мери вздыхает, всхлипывает, переживает какое-то ужасное горе в мастерской, в страхе смотрит с площадки лестницы. Утешает свою дочь и зажигает ей свет в детской. И есть еще одно привидение — кошмарное, безжалостное, холодное.
— Я думаю, теперь ты сможешь заснуть, — сказал я, вставая.
— Да, меня уже тянет в сон, я ужасно устала.
— Пошли. Остается надеяться, что какой-то свет прольет мисс Холлоуэй. Она не могла не слышать, что в «Утесе» завелись привидения, и, конечно, думала об этом. Наверно, она многое сможет объяснить.
— Наверно, сможет, — отозвалась Памела. — Но чему-то мне кажется, не захочет.
Теперь на лестнице снова все было спокойно. Мы легли спать.
Глава XI
МИСС ХОЛЛОУЭЙ
Мисс Холлоуэй прислала короткую записку, что ждет нас в пятницу, в шесть часов. Я сразу же договорился по телефону с Милроем, что около трех буду у него в театре со своей пьесой. Он жаждал поскорее ее услышать. И как бы я радовался этому в другое время! Но, увы, моя работа и даже эта пьеса, столь роковым образом отгородившая меня от всех внешних впечатлений, больше меня не занимали. Рецензии и небольшие статейки — вот все, на что я был сейчас способен.
Ночи сделались невыносимыми. В доме, будто в загробном царстве, гулко раздавались вздохи. Мне даже казалось, что это лишь вибрация воздуха, ухом их трудно было уловить, во всяком случае, Лиззи, к счастью, их, по-видимому, не слышала. Памела же утверждала, что стоны — человеческие. От усталости она уже теряла способность воспринимать происходящее разумно. В ночь на воскресенье, а затем в ночь с понедельника на вторник мы с ней почти не ложились присматривались и приглядывались. Мы перестали доверять своим чувствам, сердца наши замирали от любой игры теней, а всплески волн или вой ветра представлялись нам потусторонними рыданиями.
Пес не вернулся. Я позвонил Скотту, и доктор сказал что Бобби наверно, объявится у него. А немного спустя он сообщил, что его приятель обнаружил щенка в какой-то лавке, где Бобби приютили, приняв за бродячую собаку.
— Он в плохом состоянии, — с некоторой укоризной сказал Скотт, — страшно возбужден, нервы ни к черту.
Я ответил, что из-за своих расшатанных нервов Бобби переполошил всех среди ночи, но почему пес так разволновался, не объяснил. Конечно, по отношению к собаке это было несправедливо, но я уж взял грех на душу.
В среду Памела получила письмо от Стеллы и очень расстроилась. Кое-что она прочла мне. На бумаге Стелла была гораздо откровеннее, чем в разговорах с нами.
«Я сказала деду, что не поеду за границу. Разве я могу уехать, когда вижу, как плохо он себя чувствует? Однако не стану притворяться — это не главная причина. Не хочу кривить душой. Между тем он прав — из-за моего упрямства ему становится все хуже. Но поймите меня, Памела, — я не могу уехать! Всю жизнь я так тосковала по матери! Вы даже представить себе не можете, как явственно я ощущала иногда по ночам, что она ко мне приходит. Но до сих пор мне это только снилось. А вот в детской она действительно была со мной. Будь я поэтом, я смогла бы передать словами это несказанное блаженство. Я чувствую, что она тоже одинока и так же томится по мне, как я по ней. Поэтому разрешите мне побывать у вас еще! Памела, милая, пожалуйста, уговорите Родерика и напишите мне, что я могу к вам приехать! Вы же мой друг Вы не захотите разбить мне сердце».
