Она села. Большие руки неподвижно покоились на круглом полированном столе. Почему-то эта неподвижность меня беспокоила — она не сулила ничего хорошего.
— Спасибо, — ответил я. — Он чувствует себя прекрасно.
Она слегка склонила голову, будто высокопоставленная особа, дающая аудиенцию.
— Я свободна сорок минут. Рада, что мне удалось выкроить это время. У вас осложнения? Чем я могу вам помочь?
Манера держаться была у этой особы отработана отлично, я увлекся наблюдением за ней и предоставил изложить суть нашего дела сестре. Памела рассказывала хорошо и довольно подробно, только, говоря о Стелле, старалась не слишком распространяться.
На лице мисс Холлоуэй появилась улыбка. Меня она насторожила.
— Бедная моя маленькая Стелла! — вздохнула она. — Так рано лишиться матери! И какой матери!
— Вы ведь провели с ней несколько лет, правда? — спросила Памела.
— Десять, — прозвучал мелодичный ответ. — Я пожертвовала десятью годами своей карьеры, чтобы завершить дело, начатое Мери. Это была дань памяти моей мученицы-подруги.
Ее ответ поверг нас в безмолвие.
— И ни разу не пожалела об этом, — добавила мисс Холлоуэй.
Памела опомнилась первая.
— Мы как раз думали, что могли бы узнать у вас, не испытала ли Мери Мередит, живя в «Утесе», какое-нибудь сильное горе? В нашем доме все время слышатся рыдания, — пояснила она.
— Горести были уделом бедной Мери, — ответила мисс Холлоуэй, — но она никогда не давала волю слезам.
Памела обескураженно посмотрела на меня. Наши догадки не подтверждались.
— Можете быть уверены, — проговорила мисс Холлоуэй, — что если чья-то не обретшая покоя душа и обитает в «Утесе», то это никак не душа Мери. Ее душа отлетела в горные выси.
— Но голос женский, — сказала Памела.
— Вот как? — ласково произнесла мисс Холлоуэй.
Расспрашивать ее было крайне трудно. По существу, мы вторглись в святая святых. Ведь речь шла о долгой тесной дружбе, о невосполнимой утрате.
— Может быть, вы могли бы рассказать нам, — начал я осторожно, — о том, как протекала жизнь в «Утесе»? Вы ведь знали Мери Мередит хорошо?
Она склонила голову.
— Я знала Мери, как никто другой.
Ну что тут можно было сказать? Мы молчали. Мисс Холлоуэй спокойно сидела перед нами. Кончики пальцев ее левой руки, лежавшей на правой, были чуть-чуть подняты, словно прислушивались. Она не собиралась идти нам навстречу, видимо, не очень поверив в то, что рассказала Памела, и не совсем уяснив, зачем мы к ней явились. С предельной осторожностью она прикидывала, как вести себя дальше.
Памела начала, стараясь, чтобы ее голос звучал помягче; она понимала, что спрашивает о самом близком, безутешно оплакиваемом друге:
— Мы знаем, что не имеем права бередить ваши раны, не имеем права вмешиваться, но, видите ли, нам кажется, что горе, пережитое Мери, ее страдания как-то повлияли на атмосферу дома. Если мы узнаем, что с ней случилось, неизвестность перестанет нас мучить, и нам станет легче. И мы даже надеемся, что сумеем исправить положение. Мы были бы очень благодарны, если бы вы сочли возможным рассказать нам что-нибудь о жизни Мери в «Утесе».
— Понимаю, — сказала мисс Холлоуэй. — Попробую.
И она начала еще более ровным голосом:
— Впервые я встретилась с Мери в этой самой комнате. Тогда здесь была обычная лечебница, а я служила в ней простой сиделкой. Мери прислали к нам набираться сил после инфлуэнцы, и мы сразу ощутили родство душ. Мечта моей жизни — создать Центр, где недуги будут исцеляться не лекарствами, а более сильными средствами — нашла у нее горячий отклик. «Попробуем сделать это вместе!» — предложила мне Мери. В наследство от матери она получила небольшую сумму и жаждала употребить ее на добрые дела. Увы, затем она уехала в Испанию, там совершился этот несчастный брак, и в незамутненную чистую жизнь Мери вторглось злое начало.
— Кармел? — воскликнула Памела.
— Кармел.
Гладкое и, как я подозревал, не совсем импровизированное повествование полилось дальше.
— Они жили все вместе в «Утесе», когда вдруг к моей начальнице обратились с просьбой разрешить мне поехать к Мери в качестве частной сиделки. Считалось, что у Мери не в порядке печень, но мне сразу стало ясно, что она не может оправиться от горя и потрясения. Я принялась лечить ее, стараясь воздействовать на нее своими методами. Я убедила ее полностью довериться мне. Она доверилась раз и навсегда. Мери выздоровела, но сердце ее не окрепло. «Я чувствую, что оно разбито, — говорила она, — словно стеклянный колокольчик». Больше этот колокольчик никогда не звенел радостно.
Мисс Холлоуэй продолжала рассказывать, но ее рассказ не содержал никаких фактов. Я чувствовал, что она намеренно пытается заговорить нас — кто-то из нас вызывал у нее неприязнь, — то ли мы, то ли отец Энсон. Если дать ей волю, мы уйдем от нее, так ничего и не узнав, такими же беспомощными, как и пришли. Поэтому я решил пожертвовать учтивостью.
— Кармел была любовницей Мередита? — прервал я ее.
Мисс Холлоуэй утвердительно наклонила голову.
— Господи Боже, — вырвалось у меня. — И Мери, зная это — вы сами говорили, что она знала, — разрешила ей остаться у себя в доме!
Ровным и мягким голосом мисс Холлоуэй дала мне понять, как неуместен мой выпад:
— Мери была необыкновенной женщиной. Ее великодушие не знало границ.
Памела молчала. Мне не случалось видеть ее такой озадаченной. А я продолжал возмущаться:
— Кармел оставалась в доме! И Мери даже взяла ее с собой в Париж!
— Плохая услуга слабым духом, если, желая исцелить их от греха, вы лишите их соблазна, — терпеливо возразила мне мисс Холлоуэй. — Надо учить их быть твердыми, чтобы они имели силы противостоять искушению. Не будь эти двое — Кармел и Мередит — глубоко испорченными натурами, доверие Мери, ее нежная, неусыпная опека, ее несравненная доброта сделали бы свое дело.
— Вы хотите сказать, — пробормотал я, — что она намеренно…
Этим словом я себя выдал, стало ясно, что я дерзнул критиковать, выражать неодобрение. Желтое лицо мисс Холлоуэй потемнело от гнева, она стиснула руки, лежавшие на столе, дыхание у нее перехватило.
— Мистер Фицджералд, Мери не могла себе позволить вытолкнуть в мир, полный греха, юную, безрассудную девушку, не умевшую управлять своими страстями.
Так! Мисс Холлоуэй решила дать мне бой, но и я не сложил оружия.
— Мне представляется непостижимым.
— Вам, мистер Фицджералд, — голос мисс Холлоуэй задрожал от презрения, — нечего и пытаться постичь Мери.
Я совершил промах — с самого начала настроил эту величественную особу против нас, — теперь мы ничего не добьемся. Но Памела ловко переключила ее внимание на себя. Она сказала:
— Бедная Мери! Как страшно ее предали! Ведь она даже доверила Кармел свою дочку!
— Предали! — словно эхо отозвалась мисс Холлоуэй. — Да, Мери, ослепленная своим милосердием, сама себя предала. Но это ослепление длилось недолго. Себя она принесла в жертву Кармел, но пожертвовать своим ребенком не могла. Вот тогда-то она и вызвала Меня.
— Чтобы вы спасли девочку от Кармел? — предположила Памела. — Кармел причиняла ребенку вред?
— Когда я приехала в Париж, я испугалась, что меня вызвали слишком поздно. Ребенок был избалован, ослаблен, постоянно плакал. А стоило Стелле заплакать, прибегала Кармел и начинала ее качать, сюсюкать, совала ей в рот соску, осыпала поцелуями — этих деревенских девушек ничему научить
