— А как это… как телеграмма получена?
— А ты посмотри на адрес. Котляров не дурак. Он телеграмму дает Совету, а нашему заводскому комитету копию. Э! Котляров не дурак!
Семен Максимович обернулся к ним и сказал, сохраняя на лице все ту же обрадованную хитроватость:
— Ну, кум, давай за дело приниматься.
34
Богатырчук приехал ночью. Алеша встретил его на вокзале. Богатырчук забыл пожать ему руку, потому что спешил получить ответ на вопрос чрезвычайно острый, хотя и выраженный в одном слове:
— Знаете?
— Да телеграмму же получили.
— Получили. Ну, что?
Алеша рассказал о принятых мерах. Телеграф, телефон, вокзал, почта, банк заняты патрулями первой роты и Красной гвардии. На милицию можно положиться — свои люди. В городе никаких врагов быть не может. Сейчас собираемся захватить оружие в реальном училище, там винчестеры откуда-то и патроны есть.
Карманы Сергея были переполнены газетами. Он даже в парке, в его кромешной темноте, вытаскивал из кармана газету и пытался показывать какую-нибудь статью. Перед самым переворотом он был один день в Петрограде, но впечатления этой поездки у него не способны были выразиться в связном рассказе, он только хвалился:
— Ух, я тебе и расскажу! Вот постой, я тебе расскажу!
В заводском комитете было темно от табачного дыма. Два взвода Красной гвардии готовы были выступить в город.
На Костроме стояла тихая осенняя ночь. Это было время, когда в природе закончился длинный и тяжелый период болезни, и сейчас она, усталая, ожидала, когда небо набросает на нее белое одеяло, чтобы она могла спокойно заснуть до весеннего здоровья.
В прохладном воздухе ощущались какие-то соседние морозы, может быть, морозы сейчас стояли в Петрограде, где Ленин и большевики так чудесно начали новую историю.
В три часа взводы Красной гвардии выступили в город. Впереди шли Муха, Семен Максимович, Криворотченко, еще несколько человек из комитета. Все они тоже были с винтовками, только Семен Максимович не изменил себе. Он шагал такой же размеренной и аккуратной походкой, и так же, по-деловому спокойно, переставлял свою суковатую палку, так же не оглядывался по сторонам. Алеша и Богатырчук шли сбоку, ряды отряда то отставали, то обгоняли их — то пухлый и широкий старый Котляров основательно ставил в песок тяжелые ноги, то Павел Варавва, туго перетянутый поясом, сверкал в темноте глазами, то Степан щеголял армейской выправкой. В последних рядах шли без оружия. Маруся пользовалась каждым случаем, чтобы пожаловаться:
— Товарищ Теплов, что же это такое, прости господи. Все люди как люди, а мы с пустыми руками.
— Маруся, да потерпи ты: идем же за оружием. Ты же знаешь?
— Ой, скорее бы уже прийти! Как долго идем!
При входе в парк догнали Алешу задыхающиеся шаги — человек бежал долго. Алеша оглянулся: силуэт был знакомый, взлохмаченный, над плечом торчало широкое дуло двустволки.
— Алексей, достал! Охотник знакомый, Ухов, все не давал, не давал. И сегодня еще покуражился, а потом говорит: на, для такого дела не жалко!
— Иван Васильевич, вот молодец! А патроны у тебя?
— Десять штук волчьей дробью. Волчья поможет, как ты думаешь? Особенно если в голову.
Алеша сжал руку Сергея:
— Сразу и вопрос. По международным правилам, пожалуй, волчья дробь не допускается. А в этом случае, думаю, можно.
Богатырчук ответил:
— Волчья как раз в точку.
— Иван Васильевич, ты уж пока — с волчьей, а скоро мы тебе — винчестер.
Они прошли вперед, где Николай Котляров нес знамя, точно соблюдая уставное положение для полкового знаменщика. Знамя было небольшое, не пышное, не бархатное, и на нем была написана только одна строчка:
«Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»
Груздев шагал рядом со знаменем.
— Кто это? — спросил Богатырчук. — Подкрепление-то.
— А это мой крестный батько.
— Крестил тебя?
— Крестил. На улице возле госпиталя.
Богатырчук расхохотался на весь парк:
— Это был интересный случай. Воображаю твою физиономию тогда!
— Физиономия была расстроенная, вероятно. Сергей, расскажи таки про Питер.
Полушепотом, взявши Алешу под руку, Богатырчук рассказал ему о том, чего и сам хорошо не знал. В Петрограде он видел много, но еще больше слышал, и не все дошло к нему в точном виде. У Богатырчука перемешались вместе: впечатления, разговоры, прочитанные статьи, статьи непрочитанные. Но у него был хороший и ясный ум, и он умел уловить запах предательства, трусости, хитрой и увертливой дипломатии, умел разобрать далекое эхо ленинского гнева.
— Вокруг Ленина стоят замечательные люди, таких людей никогда еще не было в России. Ты понимаешь, Алексей, какая это сила? А только там есть и… человечки; ой, какие человечки! Ты не думай, что Ленин вот скомандовал — взяли и пошли. Ему страшно трудно, потому что кругом него, пожалуйста, врагов и просто… этих… человечков, сколько хочешь!
— Ты видел Ленина?
— Не видел, понимаешь, нельзя. Но я человек двадцать расспросил и все хорошо представляю, как будто видел. Все в одно рассказывают.
— Какой же он?
— Невысокого роста, скуластый, светлый, бородка такая. Лицо, мимика очень замечательные, энергичные. Чуть-чуть картавит. Чем берет? Говорят, всем. Ничем не берет, говорят, сам идешь.
Богатырчук задумался:
— Я не могу, конечно, как следует его представить. Ленин видит весь мир, самую его середку знает, подноготную. Ты понимаешь, какая это сила?
В темноте было видно, как тяжелый, добродушно-массивный Сергей застенчиво улыбался: ему было стыдно, что он так невыразительно говорит о Ленине. Он замолчал, потом продолжал, улыбаясь:
— Ты знаешь, я все стараюсь и стараюсь, а пороху у меня не хватает, чтоб понять Ленина. Там люди совсем особенные. Легко сказать: вот мы с тобой идем, идут рабочие люди, видишь с винтовками. А сколько городов в России, сколько сел, деревень! И везде сейчас идут, сейчас идут, вот так идут… да! А они нас видят, они видят, знают. Разве легко так много видеть?
— Кто это они?
— Ленин. Ленин и его товарищи. Думаешь, они сейчас твоего батька не видят? Видят. И знают, о чем он думает. И тебя видят. И всех врагов видят. Ты понимаешь? Насквозь, все нутро! А мы с тобой, бывает, и под носом ничего не разбираем. Ты сказал вечером: тут драться не с кем. А они уже знают, с кем нам придется драться.
Алеша поднял глаза к прохладному небу, и оно показалось глубоким и прозрачным, а за его простором, на конце тысячеверстного пространства, он увидел лицо Ленина, скуластое, живое, только глаза
