И все-таки я ни одной минутки не был уверен, что генеральный бой окончится в мою пользу. Ведь я нуждался вовсе не в знаках почтения, для меня необходимо было придушить весь этот дармоедческий стиль, для которого знаки почтения, как известно, вовсе не противопоказаны.
(7) Разве такой должен быть характер у большевика?
— Вот чудак, — ответил я Марку, — что ж, по-твоему, все большевики должны быть на одну мерку? Они песни поют, а ты думаешь. Чем плохо?
— Так смотря о чем я думаю, вы посудите.
Марк раз пять быстро взмахнул ресницами:
— Они не боятся, а я боюсь.
— Чего.
— Вы не думайте, что я боюсь за себя. За себя ничуть не боюсь. А я боюсь за них. У них было хорошее счастье, а теперь им, наверное, будет плохо, и кто его знает, чем это кончится…
— А ты знаешь, Марк, какое у них было самое главное счастье? — задал я вопрос.
— Я думаю, что знаю. У них был хороший труд и, кроме того, свободный труд.
— Этого еще мало, Марк. У них была готовность к борьбе, а теперь они идут на эту борьбу, потому они и счастливы.
— А вы скажите, для чего им было идти на борьбу, если им было и так хорошо?
Марк вдруг улыбнулся, и я сразу понял, чего не хватало этому юноше, чтобы быть большевиком. Но я не успел на этот раз ничего разъяснить ему, потому что над самым моим ухом Синенький оглушительно заиграл сигнал общего сбора. Я мгновенно сообразил — сигнал атаки!
И вместе со всеми бросился к вагону.
(8) Я внимательно присмотрелся к этому заблудшему существу и попытался ласково ей растолковать:
— Товарищ Зоя, если наше воспитание будет вообще успешным, вы не станете протестовать?
— Смотря какой успех, и для кого он кажется успехом.
— Как для кого кажется? Для вас и для меня.
— Наверное, у нас разные вкусы, товарищ Макаренко. По моему мнению, воспитание должно быть основано на науке, а по вашему — на здравом смысле и на правилах свиноводства.
— На какой это науке? — спросил я уже не так ласково.
— Ах, вы даже не знаете, на какой науке? Да, я и забыла, что вы не читаете педагогической литературы. Вероятно, поэтому ваш идеал воспитания — свиньи.
Товарищ Зоя так покраснела, так была некрасиво и так очевидно для меня глупа, что я получил возможность снова возвратиться к ласковому тону:
— Нет, идеал у меня другой.
— Не свинья?
— Нет.
— А кто?
— Вы.
Брегель бесшабашно треснула о землю своей важностью и расхохоталась.
(9) …из толпы Ховрах.
— Ага! — обрадовался Жорка. — А кто виноват? Дяди и тети виноваты, Пушкин виноват? Ты на них, товарищ, не сворачивай, мало ли кому чего хочется? Скажем, Чемберлену захочется побить советскую власть. Так ты будешь сидеть и хныкать? Скажи, какой этот несимпатичный Чемберлен, набил мне морду, гад?
Куряжане, хотя и не знакомы были с Чемберленом и его желаниями, засмеялись и ближе переступили к Жорке.
— Вы виноваты, — строго протянул руку вперед оратор. — Вы виноваты. Вы не имеете такого права расти дармоедами, занудами, сявками …[13] не имеете права. А если какой-нибудь дурак сказал вам, понимаете, что вы имеете право, так вы на него посмотрите хорошенько, и вы сразу видите, что он дурак, а вам какая честь дураков слушать. И грязь у вас в то же время. Как же человек может жить в такой грязи? Мы свиней каждую неделю моем с мылом, надо вам посмотреть, вы думаете, что какая-нибудь свинья не хочет мыться и говорит: «Пошел ты вон со своим мылом»? Ничего подобного, кланяется и говорит спасибо. А у вас мыла нет два месяца.
(10) — Так. Это все конечно… довольно организованно. Там у этого Жевелия целый магазин: ведра, тряпки, веники. Но у него их никто не получает…
— Значит, командиры еще не кончили подготовки… еще рано…
К столовой начали прибегать захлопотанные командиры.
— Для чего они собираются? — спросила Брегель, провожая пристальным взглядом каждого мальчика.
— Таранец будет распределять столы между отрядами. Столы в столовой.
— Кто такой Таранец?
— Сегодняшний дежурный командир.
— Очередной дежурный?
— Да.
— Он часто дежурит?
— Приблизительно два раза в месяц.
Брегель возмущенно наморщила подбородок.
— Серьезно, товарищ Макаренко, вы, вероятно, просто шутите. Я прошу вас серьезно со мной говорить. Или я действительно ничего не понимаю. Как это так? Мальчик дежурный распределяет столовую, а вы спокойно здесь стоите. Вы уверены, что Таранец ваш все это сделает правильно, никого не обидит, наконец… он может просто ошибиться.
Гуляева снизу посмотрела на нас и улыбнулась. И я улыбнулся ей.
— Это, видите ли, не так трудно. Таранец — старый колонист. И кроме того, у нас очень старый, очень хороший закон.
— Интересно. Закон…
— Да. Закон. Такой: все приятное и все неприятное или трудное распределяется между отрядами по порядку их номеров.
— Как это? Что ж такое: не понимаю.
— Это очень просто. Сейчас первый отряд получает самое лучшее место в столовой, за ним второй, и так далее.
— Хорошо. А «неприятное», что это такое?
— Бывает очень часто так называемое неприятное. Ну, вот например: если сейчас нужно будет проделать какую-нибудь срочную внеплановую работу, то будет вызван первый отряд, за ним второй. Когда будут распределять уборку, первому отряду в первую очередь дадут чистить уборные. Это, конечно, относится к работам очередного типа.
— Это вы придумали такой ужасный закон?
— Нет, почему я? Это хлопцы. Для них так удобнее: ведь такие распределения делать очень трудно, всегда будут недовольные. А теперь это делается механически. Очередь передвигается через месяц.
— Так… Значит, ваш двадцатый отряд будет чистить уборные только через 20 месяцев?
— Кошмар. Но ведь через 20 месяцев в этом отряде будут уже новые дети.
Ведь так же?
— Да, отряд значительно обновится. Но это ничего не значит. Вы же поймите. Отряд — это коллектив, у которого свои традиции, история, заслуги, если хотите — слава. До нашего перехода сюда отряды просуществовали по пяти лет. Мы стараемся, чтобы отряд был длительным коллективом.
— Не понимаю. Все это какие-то выдумки. Все это знаете… несерьезно. Какое имеет значение отряд,
