Такое коллективное воздействие дает в руки воспитателю, директору большую силу, и при этом силу чрезвычайно нежную, которая еле-еле заметна.
Я могу вызвать к себе самых отчаянных «дезорганизаторов», как у вас говорят, и сказать:
— Завтра ставлю вопрос на общем собрании.
— Антон Семенович, что угодно, как угодно накажите, только не ставьте вопрос на общем собрании.
А почему боялись общего собрания? Нужно выйти на середину комнаты, стать и отвечать на все стороны. Только и всего. Это не позор, а ответственность перед коллективом.
Организация и воспитание чувства ответственности перед коллективом — это дается трудно, но зато, когда дается, — это очень сильное средство.
При этом разрешается проклятый наболевший вопрос, о котором мы толкуем в наших школах, — не выдавать товарища. Это солидарность, обращенная обратной стороной к педагогу. Солидарность несоветская.
И она не может быть уничтожена, если нет общественного мнения единого школьного коллектива, созданного единым педагогическим коллективом.
Никогда не исчезнет это «геройство» — не выдавать товарища, если не будет общественного мнения.
Я достаточно времени помучился над этим вопросом. И я увидел, как в правильно организованном, воспитанном коллективе без моих усилий, без педагогической инструментовки, без каких-то особых методов выросла и укрепилась традиция: никто никогда не приходил ко мне тихонько и не говорил шепотом: «Антон Семенович, я вам что-то скажу». Каждый знал, что, если он это сделает, я его с лестницы спущу.
Никаких разговоров на ухо. Вечером на общем собрании кто-то поднимается и говорит: «Произошло то-то и то-то».
И никто никакой обиды на товарища не имел за то, что он поднял тот или иной вопрос на общем собрании.
Очень часто говорили так: «Такой-то — мой лучший друг, и тем не менее я заявляю протест в связи с его недостойным поведением».
Никому из товарищей и в голову не приходило обвинять человека, который так прямо и открыто выступал. Но поведение его не пахнет и героизмом, он делает обычное дело — на общем собрании призывает к ответственности своего товарища.
И тогда исчезает отрицательное движение коллектива, когда коллектив становится к педагогам спиной и делает что-то, чего педагоги не видят.
В педагогической литературе не разработан самый важный вопрос: какие формы коллектива должны действовать? Почему-то ученые-педагоги считают, что форма не имеет значения.
Я с этим не согласен. Форма имеет очень большое значение. У нас, например, был такой порядок. Если командир скажет мне что-нибудь о своем товарище в присутствии других товарищей, я могу ему не поверить, другой может сказать, что это неправда, что дело было не так, я могу вызвать свидетелей, допрашивать, расследовать и т. д.
Но если этот командир говорит то же самое вечером, во время рапортов, когда все стояли смирно и когда я тоже стою смирно, когда все друг другу салютуют, я его не проверяю, я ему верю.
Такой у нас был закон: рапорт не проверяется. Ребята говорили, что в рапорте командир соврать не может.
Торжественная обстановка. Ты рапортуешь. Соврать может только последний мерзавец, последний негодяй.
И мы отнеслись к этому делу так: лучше рискнем и не проверим рапорт, чем допустим, что у нас есть такой негодяй. Если он есть, он потом сам проявит себя.
Следующий закон, который почему-то не используется в школе.
У нас каждый коммунар, только пробыв некоторое время в коллективе, становился настоящим членом этого коллектива, получал значок ФД — Феликс Дзержинский, и с тех пор, как он получал этот значок, ему обязаны были верить на слово, если слово касалось его лично. Если говорил: я там не был, считалось неприличным проверять. Доверие — это первое право.
Правда, в некоторых случаях доверия не оправдывали, обманывали. Тогда мы поднимали настоящий скандал. Товарищи требовали исключения из коммуны за нарушение доверия. Это преступление считалось более важным, более сильным, чем воровство, чем невыход на работу. Твоему слову верят, поэтому ты соврать не можешь. Это закон.
Это тоже, товарищи, инструментовка. И таких форм инструментовки вы в ваших школах можете придумать множество.
Но они будут эффективны только тогда, когда все они будут направлены к созданию единого общественного мнения, единой системы, единой традиции в коллективе. Тогда школьный коллектив делается исключительно мощным средством.
Тогда проясняется и вопрос о семье. Я не могу представить себе, чтобы не было такого коллектива, чтобы его нельзя было создать.
Возьмите, например, вопрос об отношениях старших и младших, десятиклассников и первоклассников. Надо добиться такого положения, чтобы 8-9-10 летний мальчик смотрел на старшего, на ученика десятого класса, как на свое заветное будущее, чтобы он его любил, чтобы он был в него влюблен, именно влюблен, чтобы он видел в нем что-то более высокое, чтобы старший был для него примером.
Тема дружбы младших учеников со старшими — совершенно неизбежная тема, если только вы хотите организовать единый школьный коллектив.
Для организации такой дружбы нужно опять-таки применять специальную инструментовку. Не буду сейчас говорить о ней, потому что это далеко заведет нас. Скажу только, что я на протяжении последних восьми лет добивался такой дружбы.
У каждого старшего ученика обязательно был так называемый корешок. Это, пожалуй, термин беспризорных, но он у нас укоренился. Он был у нас официальным термином. Каждый имел своего корешка в другом классе, в другом цехе, в другом отряде. Тем не менее они всегда были вместе. Это неразлучная пара, это младший и старший братья, причем старший брат крепко держит в руках младшего.
Если младший набедокурил, если он стоит перед общим собранием, то обязательно раздается голос:
— А чей он корешок?
— Володи Козыря.
— Пусть Володя Козырь даст объяснение.
И Володя Козырь — комсомолец, ученик 10 класса, семнадцатилетний парень, — вставал и говорил:
— Прозевал, я его исправлю, не наказывайте.
— Ну, иди, шеф за тебя поручился.
Такая дружба старших с младшими создает удивительные отношения в коллективе, придает им такую прелесть, какая бывает только в семье, прелесть отношений младших и старших братьев.
Корешки ходили всегда компаниями. Человек десять малышей, и около них столько же старших.
Причем товарищи, надо отметить, что старшие умели любить этих пацанов.
Отношения старших и младших ребят в наших школах, старшего пионервожатого к младшим, отношения часто официальные, они неестественны.
Я добивался очень много. Например, идем мы в поход. Надо сказать, что я со своими ребятами совершил 8 летних походов. Во время походов все идут по взводам, по ротам, по возрасту. Какой-нибудь 14 -й взвод далеко отстоит от первого. Там самые маленькие. У них командир.
Пришли в лагерь. Разбили палатки. И не было такого случая, чтобы кто-нибудь из старших не сказал: «Антон Семенович, первый взвод займет палатку, а как же корешки будут. Отдельно? Мы хотим с ними вместе».
И мы разрешили такую вещь: последние три взвода, т. е. самые маленькие, не имели отдельной палатки: там, где шефы, там и корешки. Они вместе купаются, вместе катаются на лодках, и в кино вместе, и играют вместе. Иногда старшие что-нибудь читают вслух.
