— За кого выходить? Все такие…
— Позвольте, но ваш муж тоже хорош. Вот же бросил вас. Собственно говоря, его и любить не стоит.
— Как не стоит? Вы ж его не знаете!
— Почему он бросил вас?
— Другую полюбил.
Люба произнесла это спокойно и даже с некоторым удовольствием.
— Скажите, Люба, ваши родители живы?
— А как же! И папа, и мама! Они меня ругают, зачем выходила замуж?
— Они правильно вас ругают.
— Нет, неправильно.
— Да как же: вы еще ребенок, а уже успели и замуж выйти и развестись.
— Ну… чего там! А им что такое?
— Вы не с ними живете?
— У меня своя комната. Муж меня бросил и пошел жить к своей… а комната теперь моя. И я получаю двести рублей… И совсем я не ребенок! Какой же я ребенок?
Люба смотрела на меня с сердитым удивлением, и я видел, что в своей жизненной игре она совершенно серьезна.
Вторая наша встреча произошла в такой же обстановке. Люба сидела в том же самом кресле. Теперь ей было двадцать лет.
— Ну, как ваши семейные дела?
— Вы знаете, так хорошо, что я и сказать не умею!
— Вот как! Значит, нашелся человек лучше вашего… этого…
— И ничего подобного. Я вышла замуж за того самого. Второй раз вышла!
— Как же это случилось?
— Случилось. Он пришел ко мне и плакал. И сказал, что я лучше всех. Но это же неправда? Я же не лучше всех?
— Ну… кому что нравится. А чем же вы такая… плохая?
— Вот видите! Значит, он меня любит. А папа и мама сказали, что я делаю глупость. А он говорит: давай все забудем!
— И вы все забыли?
— Угу, — так же тихо и незаметно, как и раньше, сказала Люба и кивнула головой настоящим детским способом. А потом посмотрела на меня с серьезным любопытством, как будто хотела проверить, разбираюсь ли я в ее жизненной игре.
В третий раз я встретил Любу Горелову на улице. Она выскочила из-за угла с какими-то большими книгами в руках и устремилась к трамваю, но увидела меня и вскрикнула:
— Ах! Здравствуйте! Как хорошо, что я вас встретила!
Она была так же молода, так же чистенько причесана, и на ней была такая же свежая, идеально отглаженная блузка. Но в ее карих глазах туманились какие-то полутоны, нечто, похожее на жизненную усталость, а лицо стало бледнее. Ей был двадцать один год.
— Она пошла рядом со мной и повторила тихо:
— Как хорошо, что я вас встретила.
— Почему вы так рады? Я вам нужен для чего-нибудь?
— Ага. Мне больше некому рассказывать.
И вздохнула.
— У вас опять жизненные неприятности?
Она заговорила негромко, рассматривая дорогу:
— Были неприятности. Такие неприятности! Я плакала даже. Вы знаете, она подала в суд. И теперь суд присудил, и мы платим сто пятьдесят рублей в месяц. Алименты. Это ничего. Муж получает пятьсот рублей, и я получаю двести пятьдесят. А только жалко. И так, знаете, стыдно! Честное слово! Только это неправильно. Это вовсе не его ребенок, а она выставила свидетелей…
— Слушайте, Люба, прогоните вы его.
— Кого?
— Да этого самого… мужа вашего.
— Ну, что вы! Он теперь в таком тяжелом положении. И квартиры у него нет. И платить нужно, и все…
— Но ведь вы его не любите?
— Не люблю? Что вы говорите? Я его очень люблю. Вы ж не знаете, он такой хороший! И папа говорит: он — дрянь! А мама говорит: вы не записывались, так и уходи!
— А вы разве не записывались?
— Нет, мы не записывались. Раньше как-то не записались, а теперь уже нельзя записаться.
— Почему нельзя? Всегда можно.
— Можно. Только нужно развод брать и все такое.
— Мужу? С этой самой, которой алименты?
— Нет, он с той не записывался. С другой.
— С другой? Это что ж… старая жена?
— Нет, почему старая? Он недавно с нею записался.
Я даже остановился:
— Ну, я ничего не понимаю. Так, выходит, не с другой, а с третьей?
Люба старательно объяснила мне:
— Ну да, если меня считать, так это будет третья.
— Да когда же он успел? Что это такое?
— Он с той недолго жил, с которой алименты… Он недолго. А потом он ходил, ходил и встретил эту. А у нее комната. Они стали жить. А она говорит: не хочу так, а нужно записаться. Она думала — так будет лучше. Так он и записался. А после, как записался, так они только десять дней прожили…
— А потом?
— А потом он как увидел меня в метро… там… с одним товарищем, так ему стало жалко, так стало жалко. Он пришел тогда и давай плакать.
— А может, он все наврал? И ни с кем он не записывался…
— Нет, он ничего не говорил. А она, эта самая, с которой записался, так она приходила. И все рассказывала…
— И плакала?
— Угу, — негромко сказала Люба и кивнула по-детски. И внимательно на меня посмотрела. Я разозлился и сказал на всю улицу:
— Гоните его в шею, гоните немедленно! Как вам не стыдно!
Люба прижала к себе свои большие книги и отвернулась. В ее глазах, наверное, были слезы. И она сказала, сказала не мне, а другой стороне улицы:
— Разве я могу прогнать? Я его люблю.
В четвертый раз встретил я Любу Горелову в кинотеатре. Она сидела в фойе в углу широкого дивана и прижималась к молодому человеку, красивому и кудрявому. Он над ее плечом что-то тихо говорил и смеялся. Она слушала напряженно-внимательно и вглядывалась куда-то далеко счастливыми карими глазами. Она казалась такой же аккуратисткой, в ее глазах я не заметил никаких полутонов. Теперь ей было двадцать два года.
Она увидела меня и обрадовалась. Вскочила с дивана, подбежала, уцепилась за мой рукав:
— Познакомьтесь, познакомьтесь с моим мужем!
Молодой человек улыбнулся и пожал мне руку. У него и в самом деле было приятное лицо. Они усадили меня посередине. Люба действительно была рада встрече, все теребила мой рукав и смеялась, как ребенок. Муж со сдержанной мужской мимикой говорил:
— Вы не думайте, я о вас хорошо знаю. Люба говорила, что вы — ее судьба. А сейчас увидела вас и
