Видимость сузилась до пределов площадки межу гаражами и Таня с ужасом поняла, что не может понять даже, в какой стороне находится ее дом. Прохлада весенней ночи сменилась промозглым холодом, и Таня увидела, что дыхание облачками пара вырывается изо рта.
Шею ожгло, кулон, подаренный Вяземским, налился тяжестью и, чтобы не упасть, девушка резко наклонилась вперед.
Это ее и спасло. Обрезок чугунной трубы просвистел там, где только что находилась голова.
Гнущая к земле тяжесть тут же пропала, цепочка налилась приятным теплом, и Татьяна прыгнула в сторону, уходя от нового взмаха оборванца с испитым, налитым нездоровой гладкостью, лицом. Не издав ни звука, хулиган снова пошел вперед.
А с другой стороны уже появлялись новые фигуры.
Таня не дала развиться уколу тревоги в полноценную панику, уклонилась от очередного неловкого взмаха и изо всех сил пнула нападавшего в коленную чашечку.
Она явственно услышала хруст кости, но проклятый алкоголик даже не пошатнулся. Правда удалось сбить его удар, и труба всего лишь скользнула по рукаву Таниной куртки, разрывая материю.
Заорав от злости, она выбросила руку вперед, и широкий скошенный, наподобие стамески, конец ключа разорвал кожу нечистого опухшего лица.
Нападавший даже не отшатнулся, и Таня поняла, что ее будут убивать. Новый отчаянный прыжок, фигуры позади уже совсем рядом, и страшный, выбивающий воздух из легких удар поперек спины.
Ее бросило всем телом на стенку ближайшего гаража. Никак не получалось вдохнуть, она со всхлипами пыталась затолкать в себя хоть немного воздуха, шарила пальцами по железной стене, пытаясь встать, и со страшным спокойствием понимала, что это конец.
Самым жутким было молчание. За те недолгие секунды, что прошли с начала схватки, никто из нападавших не открыл рта.
Удалось развернуться.
Она увидела, что на нее наступает бомжеватого вида верзила с пустыми глазами. В руке он сжимал что-то тонкое и острое.
– Это называется заточка, – зачем-то вспомнила она, и выставила вперед руку с зажатым ключом.
Верзила даже не сбавил шага. Он начал отводить назад руку с заточкой, походка стала ныряющей, корпусом он делал обманные движения, лицо сохраняло туповато-сонное выражение.
Из ниоткуда появилась еще одна темная фигура. Новый участник событий нанес убийце с заточкой короткий страшный удар в горло, и верзила молча упал на колени, потом ткнулся лицом в землю.
– Подскочив к Тане, человек взял ее за подбородок, приподнял лицо:
– Цела? – и сам себе ответил:
– Цела.
Татьяна не могла придти в себя – ее спасителем оказался Вяземский!
Между тем, он действовал с холодной эффективной жестокостью. Казалось, там, где он находился, белая, пахнущая сырым несвежим мясом дымка отступает.
На Вяземского набросился оборванец с трубой. Все так же молча, не обращая внимания, что кровь из разодранной щеки заливает рубашку.
Вяземский пропустил мимо себя размашистый удар, сделав шаг, оказался сбоку от противника, и нанес ему удар за ухо. Не давая телу упасть, схватил за подбородок и затылок, резко дернул назад. От короткого хруста Таня поморщилась, ее замутило.
В свободный от дымки круг вышел человек. Таня узнала Олафа.
Вяземский глянул на него, Олаф кивнул:
– Да. Все.
– Олаф, займитесь, пожалуйста, уборкой.
Скандинав снова скрылся в дымке, а Вяземский подошел к бессильно осевшей на землю Тане, присел перед ней на корточки:
– Татьяна Владимировна, идти сможете?
Она хотела ответить, хотела сказать, что пусть он убирается к черту, что это он виноват, что ее чуть не убили, но почувствовала, как начинает ее бить неудержимая дрожь ужаса и, свернувшись калачиком, упала на землю.
Вяземский легко поднял ее на руки и крикнул в туман:
– Владимир! Забери сумку Татьяны Владимировны, найди ключи, бегом вперед.
И с Татьяной на руках зашагал к подъезду.
Татьяна дрожала, а, когда Вяземский внес ее в квартиру, ее уже неудержимо трясло. Перед глазами все мелькало лицо человека с трубой – абсолютно тупые, ничего не выражающие глаза, густые тягучие капли крови, стекающие по разорванной щеке, механические движения деревянной куклы.
Ломило спину, воздух проходил в легкие со свистом, каждый вдох отдавался под лопатками тяжелой болью.
Владимир сноровисто стащил с нее кроссовки, и они с Вяземским осторожно положили ее на кровать. Мурч попытался зашипеть на незнакомцем из-под кровати, но на него шикнули, и кот исчез.
– Вы… как? – попыталась спросить Таня, но Вяземский оборвал ее:
– Молчите, Татьяна Владимировна, попробуйте-ка на живот перевернуться и поднимите футболку.
Лечь на живот она смогла, а вот когда попыталась дотянуться до подола футболки, застонала и бессильно уронила руки.
– Так. Тогда я сам. – Вяземский ловко задрал футболку, прохладными пальцами прошелся по спине.
– Тут болит? А тут? А ну, вдохните. Да глубже!
Боль была адская, но вдохнуть удалось.
– Так, судя по всему. Переломов нет. Но ушибли вас здорово.
– Ушибли?! – Татьяна от возмущения села, и заорала от боли в спине. Но не остановилась. Ее понесло.
– Да меня убивали! Прямо там! У моего га-ара-ра…
Она не могла выговорить больше ни слова. Снова скрутило волной липкого ужаса, пришло осознание того, что, не наклонись она, подчиняясь волшебному кулону, лежать бы ей сейчас с проломленным черепом. И это был бы конец. Смерть. Она, молодая, умная, рассчитывавшая дожить до глубокой старости и внуков, Татьяна Береснева, навсегда перестала бы существовать.
– Татьяна, слышите меня, – присел перед кроватью, на которую снова повалилась девушка, Вяземский.
Таня тихо выла, всхлипывая, в остановившихся глазах застыло отчаянье и ужас.
Глубоко вздохнув, Вяземский пробормотал:
– Проклятье. Никогда не умел с женщинами обращаться.
Затем исчез из поля зрения, захлопали двери кухонных шкафов, затем холодильника, раздалось недовольное:
– Да кто же коньяк то в холодильник прячет!
Он появился с початой бутылкой коньяка и стаканом, обычно стоявшим у Тани на столе, рядом с кувшином воды.
– Женский алкоголизм, между прочим, неизлечим, – потряс он перед ней бутылкой. – Но сейчас ничего другого предложить не могу. И щедро плеснул в стакан.
Сунул под нос:
– Пейте. Давайте-давайте.
Таня замотала головой, и Вяземский внезапно рявкнул:
– Пейте, черт подери!
Испуганно пискнув, она схватила стакан и осушила его до дна.
Упав в пустой желудок, ледяной ком взорвался там шаром холодного огня.
Вяземский отобрал стакан, наполнил его до половины, снова протянул:
– Пейте.
– Н-не могу.
– Сможете. Не заставляйте силком вливать.
