черные капли, по ладоням Власова потекло теплое, липкое, в ноздри ударил тяжелый запах мочи.
Подняв голову, Власов увидел, что Граев водит клинком возле спины жертвы и губы его беззвучно шевелятся.
Из темноты прилетел тугой влажный порыв ветра, ударил в лицо, заставив зажмуриться, капли крови замедлили падение, символы, вырезанные на спине несчастного, проступили сквозь кровавую корку. Теперь они жили собственной жуткой жизнью, меняли очертания, с тихим страшным треском разрывая кожу и мясо жертвы. Полковник уже не походил на человека. Пригнувшись, далеко отставив в сторону руку с ножом, он неотрывно следил за знаками, приблизив лицо к спине подвешенного.
— Ага, вот так! — вдруг каркнул он, стремительно развернул бродягу лицом к себе и одним движением распорол ему живот от солнечного сплетения до паха.
Груда сизо-серых внутренностей вывалилась из разреза и с влажным шлепком упала на пол. Человек забился в конвульсиях, мычание перешло в непрекращающийся вопль ужаса существа, осознавшего, что умирает и последнее, что увидит в жизни, будут его собственные кишки.
Брызги крови и слизи попали в лицо Власову, он отпрянул с нечленораздельным криком, неуклюже шлепнулся на задницу и пополз по грязному цементному полу, не замечая, что сдирает кожу с ягодиц, пытаясь утереть лицо, но лишь размазывая кровавые полосы. Он дополз до стены, уперся спиной в стеллаж и застыл, тяжело дыша, не в силах отвести глаз от жуткого зрелища.
Кровь умирающего стекала на пол все медленнее. Вокруг лезвия жертвенного ножа разгоралось тусклое красноватое сияние. Полковник вытянул руку, его превратившиеся в тонкие бледные полоски губы двигались, но Власов не слышал ни единого звука. Мир наполнился огромным оглушительным безмолвием.
Не долетая до пола, капли крови разбивались обо что-то невидимое и растекались, образуя странный узор. Власов всмотрелся и не поверил своим глазам. Перед ним предстали окрестности Синегорска. То самое место, где он отделился от группы. Кровь продолжала рисовать карту: вот овраг, куда он скатился, а вот участок леса левее и дальше, и там кровь рисует местность все подробнее, видно каждое деревце, это уже не карта, он чувствует запах леса, тот самый запах февральской стужи и смерти, идущей по пятам, видит спину, обтянутую маскхалатом, рука чувствует холод железной ручки ящика, деревья расступаются…
Все смело серым ревущим ураганом, ударившим по ушам с такой силой, что Власов с воплем покатился по полу, сжимая голову ладонями.
Оглушительный рев длился не более двух секунд, после чего в мир снова вернулась тишина. Но уже обычная, и в ней он услышал мерное «кап-кап-кап»…
Бродяга уже не дергался, тело бессильно обмякло, от вывалившихся внутренностей исходил отвратительный запах, полковник обтирался добытой из кармана пиджака тряпкой.
Глянув на Власова, сухо рассмеялся:
— Успокойтесь, успокойтесь, Анатолий Павлович, все уже позади. Уверяю, вы привыкните. А сейчас добудьте водички, нам с вами надо привести себя в порядок. У ворот склада я видел бочку с дождевой водой, вполне сойдет. Кстати, теперь вы понимаете, почему я попросил вас припасти брезент?
Влажный холодный ветер качнул фонарь, сорвал с клена пригоршню листьев и одарил ими поздних прохожих. Рыжий свет превратил ветки и листья в причудливый витраж или театр теней — кому что ближе. На лицо упало несколько капель, дождь все никак не мог решить, пролиться сейчас или еще подождать.
— Ну вот, — сказала женщина, — я уже дома.
— Приятно было познакомиться.
Влад произнес это вполне искренне, хотя в начале вечера появление Любы восторга у него не вызвало.
Марина расстаралась. Накануне она предупреждала, что большого торжества не будет, мол, даже горячего готовить не собирается. Небольшое чаепитие с друзьями, можно без галстука.
Горячего действительно не было. На круглом столе, накрытом красной скатертью, красовался пышный пирог, украшенный затейливым цветочным узором. Рядом возвышалась горка маленьких пирожков, на один укус. Тут же — блюдо эклеров, тарелка с мелким печеньем, кажется, покупным, вазочка с конфетами в ярких фантиках и две вазочки с вареньем — малиновым и из райских яблочек. На кухне втыкали свечи в торт, щедро посыпанный рубленым миндалем.
— Мариша, — ласково проговорил Влад, — скажи мне, душа моя, кто все это съест?
Марина пожала плечами:
— Мы ж еще не расходимся. Вечер долгий. А что не съедим, я вам сухим пайком выдам.
— Ты б предупредила, я бы рюкзак взял.
— Ой, ну не нравится, не ешьте! — скорчила Марина гримасу. — Можно подумать, я заставляю. Кто меня просил яблочный пирог испечь?
— Я, — сказал Роберт, — но ты не печешь, пока Влада в гости не заманишь.
Марина ткнула мужа в бок локтем и засмеялась.
— Сахар! — скомандовала она. Роберт вышел на кухню и вернулся, держа в руках пузатенькую сахарницу с пестрыми китаянками на боках и драконом на крышке. И Владу вдруг отчетливо вспомнился летний день последнего счастливого года. Чай на веранде у Зарецких, на столе — эта самая сахарница, в руке — чашка с пагодой. Даже запах цветов почудился… А может, и не показалось — кажется, Марина опять заваривала чай с лепестками роз.
Сервиз разворовали в войну. Самое ценное Полина Станиславовна спрятала, но посуда, полотенца, постельное белье исчезли бесследно. Владислав вспомнил, как уже после возвращения Аркадия Семеновича на пороге появилась решительная старушка с чемоданами. Она-то и вернула сахарницу, несколько ложек, платья Полины Станиславовны, которые потом Тамара перешивала для Марины, и еще какие-то вещи. Нашлась и тетрадка с рецептами, что тогда читалась не хуже романов Уэллса. И то легче было представить марсиан на треножниках, чем хозяйку, которая решилась бы разом истратить месячную норму яиц и масла на один-единственный торт.
Народу собралось немного: хозяева — виновница торжества, муж, дочь да Аркадий Семенович, он, Влад, и Алла с Виктором — приятная пара, которую приглашали довольно часто. Марина — принаряженная в матово-зеленое платье с широкой юбкой и слегка подвившая волосы — расставляла чашки и водружала на стол крутобокий заварочный чайник. Трехлетняя Полинка деловито пыталась напялить на кошку свой капор. И когда Влад уже поверил, что вечер сложится хорошо, резкий звонок в дверь возвестил о появлении ложки дегтя.
…То это была подруга Майя, то Инна, то хорошая девушка Света. Время от времени Марина устраивала диверсии, приглашая на посиделки одиноких подруг. Влад устал с ней ругаться. Девушки были милые, но он даже не представлял, о чем с ними говорить. И не считал нужным — Марина их позвала, она пусть и развлекает.
Марина же дулась за то, что он сидит сычом. Владислав подозревал, что она не уймется, пока не выпьет шампанского на его свадьбе. А значит, терпеть ее игры в сваху предстояло до самой смерти.
Очередная подруга носила былинное имя Любава. В первую минуту Влад подумал, что она немногим старше Марины, но, приглядевшись, понял, что это скорее его ровесница. Довольно симпатичная полноватая шатенка, волосы уложены волнами, нарядный костюм. Любава выложила на стол коробку конфет, на крышке которой угрюмый коршун сосредоточенно клевал лебедушку в трехзубой короне, поздоровалась и смущенно улыбнулась. На щеках заиграли ямочки.
Он спасся благодаря Полинке. Та, к большому своему огорчению, упустила кошку. Когда стало ясно, что зверюга не вылезет из-под дивана ни за какие коврижки, девочка вздохнула и переключилась на Влада, грозно потребовав «поколдовать».
Влад покорно продемонстрировал нехитрый фокус с «отрыванием пальца». Полинка округлила глаза, недоверчиво щупала его руку, после чего целый вечер не отходила от гостя ни на минуту — вдруг еще что интересное сотворит? Сидеть Полина тоже захотела рядом с дядей Владиславом и тем освободила его от обязанности заниматься соседкой справа — разумеется, по другую руку от него усадили Любаву.
Гостья, надо сказать, ничуть не обиделась. Она вела интересный разговор с Аркадием Семеновичем, с удовольствием поглощала сладости и от души смеялась забавным историям. В какую-то минуту Влад
