разнообразных одеяниях. Все построены по росту, в несколько рядов, один ряд от другого сажени на три. Все пострижены под машинку, шапки и картузы у всех в руках. Рядом с каждым на земле сундучок с пожитками. В манеже тепло. Слышен гул голосов, а от дыхания и прочих испарений все кажется как бы в тумане.
Разбивка было дело нелегкое. В Санкт-Петербурге стояли две гвардейские пехотные дивизии; первая — полки Преображенский, Семеновский, Измайловский и Егерский. И вторая — Московский, Лейб- Гренадерский, Павловский и Финляндский. Кроме того стояли два полка конницы: Кавалергардский и Конная гвардия. Там же размещались: Гвардейская артиллерия, Гвардейский Экипаж, 3-й батальон стрелков и Гв. Саперный батальон.
В Царском Селе стояли Кирасиры Е. В. (желтые), Лейб-Гусары и три Батальона стрелков, 1-й, 2-й и 4-й Императорской Фамилии. В Гатчине квартировали Кирасиры Ее Величества (синие), а в Петергофе помещались Конно-Гренадеры, Уланы и Лейб-Драгуны.
Каждый гвардейский полк имел свой тип, который и начальством и офицерами всячески поддерживался и сохранялся в возможной чистоте. В Преображенцы подбирались парни дюжие, брюнеты, темные шатены или рыжие. На красоту внимания не обращалось. Главное был рост и, богатырское сложение. В Конную Гвардию брали преимущественно красивых брюнетов. Семеновцы были высокие, белокурые и «лицом чистые», по возможности с синими глазами, под цвет воротника. Когда-то «полк, Наследника Цесаревича Александра Павловича», в его время все солдаты подбирались под тип Великого Князя. На это обращал внимание сам Император Павел. Такого же, приблизительно, типа были Кавалергарды, только постройнее и половчее. Измайловцы и Лейб-Гренадеры были брюнеты, первые покрасивее, вторые пострашнее. Лейб-Егеря были шатены, широкоплечие и широколицые. Московцы — рыжие. В Павловцы шли не очень высокие блондины, а в память основателя — курносые. В гусары подбирались невысокие стройные брюнеты. Такой же тип сохранялся для стрелков, при чем самые красивые лицом отбирались в четвертый батальон Императорской Фамилии.
В старину гвардейская разбивка считалась делом не только трудным, но и важным. Император Александр II всегда производил ее лично. Император Александр III парадной и смотровой частью вообще интересовался мало и, на разбивки не ездил. Позднее этим делом занимался Великий Князь Владимир Александрович, долгие годы главнокомандующий войсками гвардии Петербургского Военного округа. В описываемое мною время, и позднее, вплоть до Великой войны, разбивку всегда производил командир гвардейского корпуса.
Кроме приказом назначенных офицера и унтер-офицеров, на разбивке присутствовали непременно полковые адъютанты и зачастую и сами командиры полков или их заместители. Таким образом к 5 часам в манеже у входа собиралась блестящая толпа, человек в 30–40.
Все они здесь не столько по обязанности службы, сколько для того, чтобы получить в свои полки людей покрасивее и повиднее. Свой глаз всегда — алмаз.
Через несколько минут после 5-ти, обыкновенно на извозчике, подъезжал командир корпуса. Это была настолько примечательная фигура старого Петербурга, что о нем стоит сказать несколько слов.
Генерал-Адъютант князь Васильчиков, небольшого роста, крепкий старик, в лейб-гусарской форме, с красным лицом, толстыми губами и седой бородой, был одним из типичных представителей гвардейских начальников старой школы, т. е. времен до Японской войны. В роду кн. Васильчиковых он был, кажется, третий командир гвардейского корпуса. Считая, что служба в гвардии есть не только честь, но и удовольствие, он всегда всех хвалил, и зря никого не беспокоил, служа но мудрому правилу великой Екатерины: «живи и жить давай другим». По его мнению начальство (высшее) было создано Богом отнюдь не для устрашения, но для поощрения и наград. Он полагал, что в мирное время гвардейский солдат должен смотреть смело и весело, стройно ходить церемониальным маршем и молодцом стоять на часах. А если, не дай Бог, случится война, то сражения будут решаться для кавалерии конной атакой, а для пехоты — штыковой. А так как он твердо знал, что все это будет проделано не хуже, чем это делалось всегда, то за будущее вверенных ему войск кн. Васильчиков был совершенно спокоен. Об успехах скорострельной артиллерии он имел смутное понятие, а о пулеметах, как впрочем и все наши военные того времени, никакого.
По утрам командир корпуса ходил в штаб подписывать бумаги, а остальное свое время делил между Яхт-клубом и прогулками пешком по Невскому и Морской. По уставу ему становились во фронт не только встречные солдаты, но и офицеры его корпуса. Офицерам он любезно кланялся, а с солдатами неизменно здоровался. А когда их нарочито громкие ответы пугали проходивший тут же дамский пол, до которого старый гусар был большой охотник, это видимо, доставляло ему немалое удовольствие.
Войдя в манеж и сняв при помощи вестового пальто, командир корпуса в своей красной фуражке и синей, отороченной барашком, венгерке, подходил к группе офицеров и здоровался. Затем все шли на середину манежа. Старший из генералов выходил вперед и кричал:
— Смирно! Слушай меня! Сейчас командир корпуса с вами поздоровается. Отвечайте ему — «Здравия желаем, Ваше Сиятельство!»
Наступала тишина. Вперед выступал Васильчиков и хриплым гусарским баском кричал:
— Здравствуйте, молодцы, будущие Царские гвардейцы!
В ответ раздавался гул голосов. Каждый что-то говорил. Некоторые из строя вежливо кланялись. Начиналась разбивка. Командир корпуса подходил к великанам правого фланга. Непосредственно за ним шел адъютант штаба войск гвардии со списками, а рядом становился огромный и широченный детина старший унтер-офицер Е. В. роты Преображенского полка, всегда один и тот же. После командира корпуса на разбивке он был главным действующим лицом. В двух шагах за ним, левее, двигалась группа офицеров. Немножко поодаль, с другой стороны, становились унтер-офицеры приемщики.
Подойдя к правофланговому и внимательно на него посмотрев, командир корпуса подымал руку и мелом ставил у него на груди «I». В ту же секунду великан, Преображенский унтер, хватал его за плечи и с зычным ревом «Преображенский» пускал его волчком в группу приемщиков. Там его подхватывали и провожали к тому месту у стены, где стояли остальные Преображенские приемщики. Правильность разбивки не пострадала бы, конечно, если бы разбиваемые просто отходили к своим приемщикам, но такова была вековая традиция. Нужна было именно швырнуть. И чем беспомощнее и смешнее совершал свой полет парень тем считалось лучше. Операция была совершенно безопасна. Упасть не было никакой возможности. Из рук преображенца беспомощный новобранец сразу же попадал в объятия своих же будущих однополчан, что быть может имело даже некоторый символический смысл.
Цифры мелом на груди обозначали: 1 — Преображенский, 2 — Семеновский, 3 — Измайловский, и т. д. 1 подчеркнутое обозначало Кавалергардский, 2 подчеркнутое — Конная гвардия, 8 подчеркнутое — гусары и т. д. Из партии в 800 человек, первые три сотни были обыкновенно народ исключительно видный и красивый. За них шла борьба. То и дело к корпусному командиру подвигался то один, то другой офицер и, указывая на какого-нибудь молодца, говорил:
— Ваше С-во, вот этого нам дайте.
Группа медленно подвигается по фронту. В середине шеренги стоит красавец блондин, румяный и круглолицый. Семеновский адъютант давно уже на него нацелился.
— Ваше Сиятельство, вот этот голубоглазый, совершенно семеновский тип!
— Я вам и так уже молодцов дал сегодня! — ворчит генерал. — Ну да Бог с Вами.
Рука в белой перчатке подымается и на груди у красавца вырастает двойка.
— Семеновский — орет преображенец и новорожденный семеновец перелетает в объятия своих однополчан.
Для огромного большинства разбиваемых решительно все равно в какой полк они попадут. Но некоторые новобранцы выражают пожелания.
— Дозвольте в Измайловский, — заявляет какой-нибудь армяк.
— Зачем тебе?
— Брат там у меня в третьей роте. Очень хвалит.
На груди армяка появляется тройка и одним измайловцем становится больше. Несмотря на то, что все новобранцы знают, что в кавалерии служить труднее, а главное, дольше, чем в пехоте, есть такие, которые не могут устоять перед блеском формы и просятся в конницу. Послать в деревню свой портрет в бобровой шапке с султаном, в красной венгерке, в белом ментике, и с саблей — слишком большое искушение.
