продлевать можно сколько угодно, если проценты вовремя платишь. Издавать пока будем только верняк и подешевле, но только по мере вытаскивания денег. Главное сейчас – как можно скорее вытащить свои деньги, а то от них вообще ничего не останется.
– Я ж тебе сто раз говорил… – начал Максим.
– Знаю. Это проблему решим. В ближайшее время, – твердо пообещала Ира.
Какая же она идиотка, что не посоветовалась с Аксеновым насчет «крыши» в прошлый раз. А ведь собиралась, собиралась! Но он, можно сказать, сбил ее с панталыку. Нет уж, больше она не поймается на эту удочку, она готова даже с пренеприятным Петровичем на эту тему поговорить ради дела. У них точно есть какое-нибудь прикрытие, а может, и не одно. Сейчас без этого никто не может. Даже такой огромный комбинат. Тем более такой огромный комбинат. И потом, насколько она может судить по отрывочным сведениям в виде детективных романов и газетных статей в разделе «Криминальная хроника», в том, чтобы пристроиться под «крышу», нет ничего сложного и непонятного. Заключается своего рода договор, платишь определенные деньги, а они решают для тебя проблемы неплатежей и «наездов». «Наездов» на нее пока не было, не доросла она в финансовом отношении до такой высокой чести, а вот неплатежей хватает… Стоп! Но как они будут эту самую проблему решать? А если у человека и в самом деле нет денег? Что значит нет? Но ведь он взял чужой товар и продал, стало быть, должен оставить себе только разницу, а деньги отдать. Не его это деньги. Стоп! Но ведь и она взяла в банке чужие деньги, обязана их вернуть не далее чем через десять дней, а такой суммы у нее нет и теперь уже будет неизвестно когда… Разве у других не может быть так же?
Она запуталась, она окончательно запуталась. Приедет Аксенов и ей поможет. У него больше опыта, в конце концов, он старше ее аж на двенадцать лет. Нехорошо, конечно, что ей придется признаться в кредите и в неплатежах, в общем-то в своей несамостоятельности. Она так кичилась перед ним тем, что отлично справляется с собственным бизнесом и никто ей не указ… Но она признается, обязательно признается, лишь бы он объявился, живой и здоровый. Живой и здоровый… Прошло уже больше суток, как он прилетел в Москву. За сутки любой человек может найти минутку, чтобы позвонить. Если, конечно, он жив и здоров… А она сегодня не читала газеты. И не смотрела «Новостей». И не будет читать и смотреть. На земле почти шесть миллиардов человек. С какой стати из такого громадного числа людей что-то должно было случиться именно с ним, единственным Сашей Аксеновым?
Ни с какой. Вот и незачем об этом думать! Она даже Маргарите больше звонить не станет, хотя та наверняка уже знает, где он и что с ним. И все-таки так трудно себе представить, что за два дня живой и здоровый человек не нашел минутки позвонить…
Аксенов так и не позвонил, но неожиданно поздним вечером появился сам. Она пошла открывать дверь прямо из ванной, в кое-как накинутом халате, зная, что без предварительного звонка к ней может заехать по пути только Ленка. Ну, еще мама. Только это вряд ли. Особенно сейчас, когда закрутка банок с огурцами-помидорами-салатами в самом разгаре. Безрассудно, конечно, но смотреть в глазок, а тем более спрашивать из-за закрытой двери: «Кто там?», она так и не приучилась.
Хорошо еще не кудахчет изнутри квартиры, как когда-то бабушка: «Иду, иду…»
– Здрасьте, Ирина Сергеевна. У вас кто-нибудь есть? – услышала она от охранника, когда распахнула дверь. Того самого Володечки, которого видела в доме Аксенова и который ездил на свадьбу. Здороваясь, Володечка смотрел мимо нее, в глубь прихожей, потом обошел ее как неодушевленный предмет и с невинным видом прогулялся по всей квартире, даже в санузел заглянул.
Иру эта беспардонность уже не удивляла.
Ее гораздо больше удивило, что Аксенов поднялся к ней в квартиру, раньше он никогда такого себе не позволял, хотя это было бы куда логичнее, чем беспризорно ютиться в машине. Но еще больше ее удивил сам Аксенов, вернее, его лицо, а вернее, то, что на нем не было лица. Вот, оказывается, что означает на деле это расхожее выражение: стоит перед порогом ее квартиры на зеленом коврике-травке живой человек, а лицо у него никакое. Без выражения. Только лоб, нос, глаза, щеки, скулы, губы, подбородок. Но не лицо. Такого человека бесполезно упрекать за то, что не нашел времени позвонить. Такому человеку нет смысла вешаться на шею с криком:
«Наконец-то! Живой, здоровый! Я так волновалась!»
Такого человека бесполезно спрашивать о том, что с ним стряслось. К такому человеку вообще бесполезно обращаться. Нужно подождать, пока к нему вернется его лицо.
Володечка вышел из квартиры, покосился на Аксенова, но, видимо, тоже сочтя, что обращаться лучше к Ире, кивнул, устраиваясь на подоконнике подъезда:
– Ирина Сергеевна, я здесь подожду.
– Что вы, Володя, разве так можно? Надо хотя бы чаю попить! – возмутилась Ира. Если бы бабушка узнала, что Ира оставила человека под дверью, то не разговаривала бы с ней дня два.
– Нет, я лучше здесь, – ответил Володечка с неожиданной для него, всегда с виду расслабленного, твердостью.
Ира поняла, что спорить с ним бесполезно, и прикрикнула на Аксенова:
– А ты чего на пороге стоишь!
Аксенов шагнул внутрь и захлопнул за собой дверь.
– Там туалет, здесь ванна, а это комната. – Ира распахнула перед его носом все двери своего микроскопического жилища и распорядилась:
– Мой руки и иди в комнату, сейчас тебя покормлю.
Вернувшись из кухни с сервировочным столиком, на котором гордо красовались бутерброды с остатками угощения для Тани и Анютки, она застала Аксенова облокотившимся на спинку дивана. Он сидел с закрытыми глазами, но развернутые плечи выдавали, что он не спит и даже не дремлет.
– Саша, Саш… Ешь давай, – осторожно тронула она Аксенова за плечо. Она хорошо помнила святое бабушкино правило: сначала накорми, а потом расспроси.
Он вздрогнул, буркнул «угу» и взял бутерброд. Она смотрела, как он медленно, сосредоточенно жует, прихлебывая горячий чай. Она удивлялась, как он может пить такой горячий чай – «сущий кипяток», как сказала бы бабушка, – и не обжигаться. А еще она жалела, что нашлись у нее в холодильнике одни бутерброды, бабушка говорила, что мужчин нужно непременно кормить первым и лучше всего наваристым густым борщом с хорошим куском мяса…
– М-м-м… – замычал вдруг Аксенов, закрыв ладонью рот и подпрыгивая на диване. – Черт возьми!
Ну вот, наконец-то! Истукан, не морщась глотавший кипяток, превратился в нормального человека, который, выпучив глаза, подскакивает от того, что обжег слишком горячим чаем рот, и вполне жизненно ругается. Секунду-другую Ира полюбовалась на это зрелище, а потом принесла из кухни стакан своего любимого холодного «Дюшеса», того, который на обычном сахаре.
– У тебя проблемы? Из-за кризиса?
Глупый вопрос. У кого сейчас нет проблем? И из-за чего им быть, как не из-за кризиса? Почему ей казалось, что Аксенов – другой и что его комбинату никакой курс доллара нипочем? Наверное, потому, что Аксенов пропал неизвестно куда не сегодня, в черный понедельник, а еще вчера утром. Но ведь он и узнать что-то мог еще вчера утром. А может, она была уверена, что Аксенова кризис не задел, потому что они продают сталь на экспорт? Но ведь он сам говорил, что комбинатовские деньги работают здесь и только здесь, в городе, в России, а не лежат в потаенных островных оффшорах. Нет, дело не в этом, это все частности. Ей казалось, что по Аксенову не может ударить кризис, потому что он действительно – другой, он выглядит человеком, который может если не все, то многое, очень многое из того, что другим не под силу. Как-то в голову не приходит, что он тоже может ошибаться, терпеть поражение, отчаиваться, что он, как и все, нуждается в обыкновенной жалости. А может быть, и больше, чем все.
– ГКО? – посочувствовала она.
– Нет, в эти игры мы не играем. Банки. Были банки – нету банков. Вернее, банки есть, денег нет. И теперь уже наверняка не будет. Половина оборотки и вся текущая зарплата – псу под хвост.
– Ой, а что же теперь делать? – пискнула Ира и тут же прикрыла рукой рот. Ну вот, ему нужна моральная поддержка, а она паникует. А как тут не запаниковать? Это у нее в «Парашюте» четыре человека работают, к тому же живут они в Москве, если что, какую-никакую работу найдут, а на комбинате целый город держится…
– А ничего особенного. Выкручиваться, как всегда.
