Монхе и Моисеса Гивара постоянно конфликтовали. Че так и не удалось примирить их. Кроме того, Монхе, направивший много бойцов в отряд Че Гевары, требовал для себя больше властных полномочий, но не имел достаточного военного опыта.
В декабре 1966 года Марио Монхе, его помощник Хорхе Колье и лидер боливийского рабочего движения Хуан Лечина прибыли на Кубу. Фидель объяснил им, как можно помочь Че. И они обещали Кастро выполнить его просьбу. Но по возвращении в Боливию между Монхе и Че состоялся нелицеприятный разговор. «Ты выбрал для партизанской войны зону, где никто не встанет на твою сторону. Ты совсем не знаешь здешних крестьян. Они не пойдут за чужестранцами», – сказал Марио Монхе. «Ты уверен, что нас всех перестреляют?» – спросил Че. «Убежден в этом, – ответил Монхе. – Та армия, которую ты считаешь никчемной, разобьет вас»[499].
Из попыток объединить и организовать местных крестьян и коммунистов ничего не вышло. Крестьяне доносили спецслужбам о передвижении отряда Че. Один из них, в конце концов, и указал его местонахождение. Ему было 39 лет.
В начале октября 1967 года 17 партизан были окружены спецназовцами в ущелье Эль–Юро. Че был ранен в ногу и попал в плен.
Фидель так вспоминал о боливийской эпопее Че Гевары: «Когда началась партизанская война, Че столкнулся с теми же трудностями, что и мы в горах. Остановишься отдохнуть – можешь попасть в засаду врага. <… >
Че не был человеком, который просто так мог сдаться, но пуля врага повредила его винтовку, и они, подойдя слишком близко к нему, ранили его. Раненого и без винтовки, его схватили и доставили в ближайшую деревню, Ла–Игье–ра. На следующий день, 9 октября 1967 года, в полдень, его казнили. Че никогда ничего не боялся <…> Знаете, еще до того, как попасть в плен, он принес себя в жертву. У него просто не было выбора. Он был человеком, который борется до последней пули, и он всегда смотрел спокойно в глаза смерти.
<…> Хотя я понимал те условия, в которых ему пришлось сражаться, ту опасность, с которой ему пришлось столкнуться, его смерть мне казалась чем–то нереальным, я не мог очень долго привыкнуть к мысли, что его нет. Есть люди, которые для кого–то не могут умереть; они ощущают их присутствие настолько сильно, что просто не могут заставить себя поверить в то, что этот человек умер. Из–за этого морального присутствия мы помним о наших ушедших товарищах. Мы, не только я, но и весь кубинский народ с трудом и болью восприняли весть о его смерти»[500].
Мексиканский исследователь Хосе Кастанеда так писал о последних минутах жизни Че: «Все имеющиеся материалы единодушно и однозначно подтверждают: власти Боливии решили ликвидировать Че Гевару – и чем скорее, тем лучше. Еще до полудня (8 октября) приказ об этом ушел из столицы в Ла–Игьеру, и полковник Сентено назначил солдат, которые должны были его исполнить. Сначала были сделаны фотографии, потом исполнители бросили жребий, павший на лейтенанта Марио Терана – именно ему предстояло прикончить всклокоченного, хромого, глубоко подавленного, но отнюдь не покорившегося человека.
После нескольких «фальстартов», нескольких больших глотков виски и призывов Че не тянуть лейтенант всадил полдесятка пуль в тело команданте: одна из них, попавшая в сердце, оказалась смертельной. Последние его слова, если верить полковнику Арнальдо Сауседе Параде, начальнику разведки Восьмой дивизии, которому было поручено представить официальный отчет о том, как ушел из жизни Эр–несто Че Гевара, были: «Знаю, что вы собираетесь расстрелять меня; странно, что не убили на месте. Передайте Фиделю – моя неудача не означает, что революция кончена, она победит где–нибудь в другом месте. Алейде (жене) скажите, чтоб поскорее забыла меня, вышла замуж, была бы счастлива и чтоб дала детям образование. Солдаты пусть целятся как следует». Его тело было привязано к «лыже» вертолета и доставлено в Вильягранде, а там обмыто и выставлено в прачечной госпиталя Пречистой Девы Мальтийской»[501].
Гевара был похоронен в форме без знаков отличия вместе с тремя другими повстанцами из его группы рядом со взлетной полосой аэропорта Вильягранде.
Президент Боливии Баррьентос опасался, что кубинцы «выкрадут тело» и сделают его предметом поклонения. Поэтому были запущены разные слухи: один о том, что он был убит в бою, другой – что его тело уничтожено.
Однако, скрыв тело, правительству Боливии пришлось задуматься о том, как заставить поверить весь мир в то, что убитый был действительно Че Геварой. Баррьентос хотел отдать приказ отрезать голову Гевары и отослать ее на Кубу. Но против этого категорически высказались североамериканцы. Перед поспешным погребением у Эрнесто Че Гева–ры были отрезаны кисти рук и помещены в сосуд с формалином для хранения вместе с другими личными предметами и дневником.
Над кистями рук и над дневником работали три аргентинских эксперта, выполнявших секретную миссию. Двое, Пелликари и Дельгадо, сравнивали отпечатки пальцев. Кожа на руках Че Гевары практически не сохранилась, и пальцы, по признанию экспертов, «были похожи на ссохшийся виноград». Экспертам пришлось воспользоваться очень сложным методом, который заключался в том, чтобы прикладывать палец к фотопленке и фотографировать. Таким образом они смогли получить надежный результат. «Это были руки Че», – заявили эксперты, к тому времени получившие аналогичное подтверждение от почерковеда, исследовавшего дневниковые записи команданте[502].
15 октября Фидель Кастро выступил по телевидению и радио. Он подтвердил факт гибели Че Гевары и объявил тридцатидневный траур на Кубе, а 9 октября провозгласил Днем героического партизана.
Летом 1968 года Фидель сделал сенсационное заявление: кисти рук, посмертная маска Че и его «Боливийский дневник» похищены «неким доброжелателем». В том же году дневник оказался на Кубе. Руководство страны, убедившись в подлинности дневника, решило издать его большим тиражом для бесплатного распространения среди кубинцев, а затем безвозмездно передать зарубежным издательствам копию дневника для его публикации в других странах. Выступая по гаванскому телевидению, Фидель Кастро продемонстрировал кубинцам фотокопии дневника Че, а также других документов, захваченных боливийскими властями при его пленении.
Впоследствии Фидель назвал имя «загадочного доброжелателя», переправившего дневник Че в Гавану. Им оказался боливийский министр внутренних дел Антонио Аргедес. Он был странной личностью – агентом ЦРУ, симпатизировавшим кубинской революции и считавшим своей целью «не позволить империализму Соединенных Штатов подделать или извратить дневник Че Гевары». После смерти Че Гевары Аргедес бежал из Боливии в Чили, затем «удивительным образом» переместился в Лондон, где его допросили агенты британских и американских спецслужб. Из Англии он отправился в США, а затем был доставлен в Боливию, где предстал перед судом[503].
К тому времени дневник Че с предисловием Фиделя Кастро уже был опубликован на Кубе. Хотя у Фиделя не было сомнений в его подлинности, вся информация, содержавшаяся в дневнике, его фотокопии, полученные от Аргедеса, были подвергнуты тщательной экспертизе. А расшифровка записей Че, порой неразборчивых, которые он делал под пулями и впопыхах, была поручена жене Че – Алейде Марч и трем кубинцам, единственным выжившим участникам боливийской экспедиции – Дариэлю Аларкону, Леонардо Тамайо и Гарри Вильегасу.
Раздача в кубинских магазинах дневника Че Гевары вызвала настоящий ажиотаж, особенно когда поначалу он выдавался как бесплатное приложение к одному из кубинских журналов. В стране началась необычайная по масштабу кампания прославления Че как героя, который стал примером не только для революционеров Латинской Америки, но и Азии, Африки и даже Европы. Кубинское руководство спешило с публикацией дневника Че Гевары. В целом его записи были выдержаны в пессимистическом духе, и Фидель Кастро полагал, что если бы дневник был напечатан на Западе раньше, чем на Кубе, то он послужил бы поводом для появления пропагандистских статей о крахе партизанского движения в Латинской Америке. Поэтому он решил формировать общественное мнение.
«Поскольку в этом дневнике содержится много упоминаний о кубинской революции и ее взаимоотношениях с партизанским движением, – говорил Фидель, – кое–кто попробует истолковать нашу публикацию как провокацию, которая может предоставить дополнительные аргументы врагам революции, империалистам янки и их союзникам, латиноамериканским олигархам, утвердить их в намерениях блокады, изоляции и актах агрессии против Кубы»[504].
