сводничеством и проституцией? И вот что я вам скажу, друг мой: это невозможно. Неужели вы думаете, что мы допустили бы существование этих уличных банд, будь у нас достаточно полицейских? Да мы отходили бы этих сопляков дубинками вдоль и поперек, если бы они посмели хотя бы взглянуть искоса на кого-нибудь. И добрая половина из них этого вполне заслуживает.
– Может быть, – согласился Хэнк.
– Никаких «может быть»! Сброд – он и есть сброд, а эти ребята ничего из себя не представляют. Да стоит только врезать как следует любому из этих сопляков, как они тут же хвосты подожмут и нюни распустят. – Он замолчал. – Мы сейчас идем в бильярдную, что на Второй авеню. Большой Дом должен ошиваться там.
– Значит, вы считаете, – уточнил Хэнк, – что достаточно просто применить грубую силу – и проблема подростковой преступности будет ликвидировала сама собой, да?
– Именно. От одного хорошего пинка под зад куда больше пользы, чем от всего этого слюнявого сюсюканья. С каких это пор психиатры решают, что хорошо, а что плохо? Преступник – он и есть преступник! В дурдомах и так полно психов, так что нечего вступаться за каждого урода и отмазывать его от наказания лишь потому, что у него, видите ли, не все в порядке с психикой. А кого сейчас можно считать нормальным? Вас? Меня? Все мы немножко того, с прибабахом, у каждого свои закидоны, однако это не мешает нам оставаться законопослушными гражданами. Вышибать нужно таким уродам мозги к чертовой матери, и точка. Если у сопляка совсем поехала крыша – посадить его под замок и выбросить ключ! Только и делов- то. – Он замолчал, чтобы перевести дыхание. – А вот и бильярдная. Сейчас вы познакомитесь еще с одним говнюком, которого давным-давно следовало бы упрятать за решетку, когда ему еще только стукнуло шесть лет.
Они начали подниматься по лестнице, ведущей на третий этаж. В воздухе держался стойкий запах мочи, и Хэнк вдруг подумал: а найдется ли во всем Гарлеме хотя бы один лестничный пролет, где не пахло бы человеческими экскрементами.
Они застали Большого Дома у стола, находящегося в дальнем углу просторного зала бильярдной. Он небрежно кивнул лейтенанту, а затем собрал шары в центре стола и сделал первый удар. Очевидно, он собирался выбить один угловой шар из аккуратного треугольника, однако из этой великолепной задумки ничего не получилось, и шары разлетелись по всему столу. Тогда он поднял глаза, передернул плечами и равнодушно заметил:
– Дурацкий удар.
– Вот, Дом, это окружной прокурор, – сказал Ганнисон. – Он хочет поговорить с тобой и услышать ту историю, которую ты рассказал мне сегодня.
– Да ну? – Большой Дом принялся внимательно разглядывать лицо Хэнка. – Мистер Белл, неужто вы с кем-то подрались? – поинтересовался он.
– Хватит умничать, урод! – строго прикрикнул на него Ганнисон. – Мы знаем, что ты у нас грамотный и газеты читаешь. Просто расскажи мистеру Беллу ту историю, которую утром рассказывал мне.
– Запросто, – согласился Большой Дом.
Это был и в самом деле очень невысокий юноша с широкими плечами и могучей шеей. Теперь он собирался произвести удар в дальний угол, для чего пришлось бы перегнуться через стол, и, похоже, с этим у него возникли кое-какие трудности. У юноши были длинные темные волосы, сверху старательно зачесанные назад и уложенные в высокий кок, а боковые пряди свисали свободно, прикрывая уши. В мочке левого уха поблескивало маленькое золотое колечко, но это, казалось бы, дамское украшение ничуть не умаляло его мужественности. Было достаточно одного взгляда на него, чтобы понять, что он силен, как бык. И, едва увидев его, Хэнк понял, что все рассуждения предводителя Всадников Фрэнки Анарильеса об этом парне были глубоко ошибочны. Ибо при всех своих недостатках – а похоже, неумение играть в бильярд было одним из них, – этот невысокий юноша обладал ярко выраженными задатками лидера. Совершенно не смущаясь присутствия лейтенанта полиции и окружного прокурора, он продолжал катать шары с достоинством нефтяного магната, в чье обширное поместье, раскинувшееся среди Калифорнийских холмов, нагрянули незваные гости. Промахнувшись два раза кряду, он со знанием дела оглядел свой кий и изрек:
– Ничего удивительного. Кий-то погнутый. – После чего подошел к стойке, выбрал новый кий, прищурившись, убедился, что он именно такой, каким должен быть, и вернулся обратно к столу.
– Значит, хотите услышать мою историю, да? – уточнил он.
– Да, – подтвердил Хэнк.
– М-м-м, – как-то нечленораздельно промычал Большой Дом, сделал еще один удар и снова промахнулся. Похоже, замена кия не отразилась сколь-нибудь заметным образом на качестве его игры.
– Вы знаете, кто я такой? – спросил он. – Я – Большой Дом. В этом месте он сделал выразительную паузу.
– Пятый шар в боковую лузу, – объявил он. Ударил и промахнулся. – Черт, стол кривой. А пол покатый.
– Я слыхал о тебе.
– А то! На меня целых шестнадцать раз составляли протокол. А один раз – вот смеху-то было – даже адрес мой записали не правильно. – Он вытер нос кулаком и, выбирая положение для следующего удара, присел на корточки так, что его глаза оказались на уровне бортика стола. – Восьмой шар в угол. – Удар и снова промах.
– А знаете, почему меня так называют? – спросил он, разгибая спину.
– Ладно, кончай трепаться, – заворчал Ганнисон. – Мистер Белл очень занятой человек.
– Они называют меня Большим Домом, потому что я ростом не вышел, – как ни в чем не бывало продолжал юноша, усмехнувшись. – Но все знают, если кто-нибудь только посмеет назвать меня недомерком, ему не жить. – Он снова усмехнулся. – Не жить. Поэтому-то они мне и дали такое прозвище – Большой Дом.
– Да, ты очень крутой говнюк, все это знают, – саркастически заметил Ганнисон. – Так что давай, рассказывай мистеру Беллу все, как есть, пока я не разозлился и не обломал этот кий об твою башку.
– Мистер Белл, я хочу поговорить с вами о тех троих ребятах, которых вы собираетесь отправить на
