Королевский флеш

показалось работой по наводке. Кто-то заходит, идет прямо к сейфу, не обращая внимания ни на что другое в комнате, — сразу понятно, что навели. Поэтому он подошел к шкафу, начал вытаскивать ящики, вываливать содержимое на кровать и бросать пустые ящики на пол. Нашел гамильтоновские наручные часы, которые тоже положил в кейс, а также пару золотых сережек с алмазными розочками, лежавшими вперемешку с дешевой бижутерией. Бижутерию он вытряхнул на постель, но золотые серьги убрал в кейс. Разбросал по комнате колготки, лифчики, блузки, чтобы казалось, будто грабитель торопился, вернулся к шкафу, бросил на пол несколько платьев и костюмов, намеренно опрокинул лампу и снова посмотрел на часы. Пора закругляться. Многие из знакомых ему взломщиков или, точнее, взломщиков, о которых он слышал — он еще не встречал ни одного, который сознался бы в этом, — прежде чем уйти, наложили бы кучу посредине комнаты или помочились бы на постель или в чьи-нибудь туфли, чтобы жильцы знали — тут был взломщик и он подумал о них. Алекс вообще не думал о Ротманах, как никогда не думал о тех, кого грабил. Кроме прочего, он считал, что туалет находится не посредине чьей-нибудь гостиной или в чьих-то туфлях. Это было противно.

Он вышел из квартиры так же, как и вошел, — через черный ход. Послушал у двери, прежде чем выбраться из закутка, в несколько шагов оказался у запасного выхода и начал спускаться вниз по лестнице. У него чуть ли голова не кружилась от радости. Были взломщики, которые боялись выходить из квартиры, а Алексу труднее всего было войти. На выходе он всегда чувствовал себя радостно. В квартире он чувствовал себя на подъеме, но никогда не нервничал, разве что вдруг раздавался неожиданный шум, и, слава Богу, он никогда не напарывался ни на одну живую душу во время работы. Он не представлял, чтобы случилось, если бы он на кого-нибудь наткнулся. Он знал, что больше никогда, никогда снова не пойдет в тюрьму, и, если для этого придется кого-нибудь ударить или даже убить, он, наверное, это сделает.

Он прошел шестнадцать лестничных пролетов до вестибюля на первом этаже, затем спустился в подвал. Он не думал, что наткнется там на чернокожего рабочего, но, если это случится, он скажет, что живет в этом доме и ищет свою жену, которая спустилась сюда постирать. Если там нет стиральных машин, он еще что-нибудь сочинит. В этом он был дока. Ему доводилось отбрехиваться в подобных ситуациях, особенно когда он разговаривал с одноклеточными. Алекс считал всех, кто занимался ручным трудом, одноклеточными. Те, кто работает в офисе с девяти до пяти, были чуть поумнее одноклеточных, но те, кто выносит мусорные мешки, роет канавы или чистит ваше пальто в мужском туалете, — это не более чем одноклеточные, и он презирал их.

Чернокожего в подвале не было. Алекс быстро осмотрелся и сориентировался. Почти сразу же он увидел дверь выхода, подошел к ней, открыл и начал подниматься по пандусу на улицу. Дверь наверху пандуса была как раз той, которую он рассматривал во вторник утром, когда остановился под дождем будто бы завязать шнурки. Она не годилась для входа в дом, но для выхода была очень даже хороша.

Он открыл дверь, выбрался на тротуар и немедленно направился к Мэдисон-авеню. Если швейцар и стоял сейчас у Алекса за спиной по краю тротуара, он либо не обратил на него внимания, либо не удосужился его окликнуть. Никто его не позвал, никто не бросился за ним, никто не сделал ни черта — его просто оставили в покое, дав ему уйти с кейсом, набитым добром.

Алекс широко улыбнулся, остановил такси и велел ехать на стадион «Янки». Там он вышел, поймал другое такси, дал водителю адрес Генри Грина и отправился на Форхэм-роуд.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Раздеваясь, Китти стала рассказывать Алексу, как она отдавала две тысячи рэкетиру. Лежа голым на постели, он смотрел, как она стягивает платье и нижнюю юбку. Она никогда не кололась в руки, предпочитая внутреннюю часть бедра. Там и до сих пор были шрамы, уродующие гладкую смуглую кожу, но Алекс не заметил ни единой свежей точки, стало быть, она все-таки говорила правду. Она положила юбку на спинку стула, отнесла платье в шкаф и повесила на вешалку. Она была очень аккуратной. Всегда такой была. Вылизывалась после работы, как кошка. Она еще не разулась и стояла перед шкафом в одних колготках, лифчике и туфлях на высоком каблуке. Он рассматривал ее. В нем зашевелилось желание, и ее рассказ вдруг начал его раздражать.

— …в Гарлеме, но он живет в очень модном квартале. Меня остановил швейцар, чтобы узнать, что я тут делаю. Я сказала, что у меня конверт для мистера Ди Сантиса. Он спросил, как меня зовут, и позвонил. Ди Сантис велел впустить меня, и я поднялась на лифте на шестнадцатый этаж и позвонила в дверь. У тебя есть в доме сигареты, Алекс?

— Ты же знаешь, я не курю, — ответил он. — Заканчивай быстрее, ладно?

— Терпение, дорогой, — улыбнулась она и вышла из спальни. Он слышал, как она прошла через гостиную туда, где оставила сумку. Щелкнул замок, послышалось чирканье спички. Когда она вернулась, в ее руке дымилась сигарета. Она подошла к постели, глубоко затянулась и встала, как модель: бедра вперед, правый локоть подпирает левая ладонь, в правой расслабленной руке дымит сигарета.

— Открыл один из его головорезов, — продолжила она и снова затянулась. — Спросил, принесла ли я деньги. Я ответила, что да, и он провел меня к Ди Сантису. Было около десяти, я доехала к нему отсюда за полчаса. Ди Сантис был в халате. Он улыбнулся и сказал, что я женщина слова.

— Это самая длинная история, которую я только слышал, — заметил Алекс.

— Терпение, милый.

— Прямо опера какая-то, — буркнул Алекс.

— Я отдала ему конверт, — сказала Китти, — он снял резинку и начал считать бумажки. Долго, с удовольствием считал. Затем снова пересчитал и спросил меня, не фальшивые ли они. Я ответила, что это настоящие деньги. Он пересчитал их в третий раз и сказал, что это еще не все. Его горилла стоит у меня за спиной, он сидит за столом в кожаном кресле, деньги валяются перед ним. Я спросила — что значит «не все»? Здесь две тысячи, вы только что их пересчитали целых три раза. Он ответил, что это основной капитал, без процентов. Горилла за спиной у меня заржал. Ди Сантис улыбнулся и сказал: «Ты не понимаешь? Я надеялся, что ты не принесешь денег. Надеялся, что смогу попортить тебе личико. Я и сейчас могу это сделать. Если ты не принесешь проценты».

— И что ты ответила? — спросил Алекс. — Он что, еще денег хочет?

— Нет-нет, — заторопилась Китти, подошла к шкафу, поискала пепельницу и спросила: — Куда я могу стряхнуть пепел?

Не дожидаясь ответа, она снова вышла из спальни. Он слышал, как она ищет там пепельницу. Потом она сказала:

— В этом доме никогда не найдешь пепельницы.

Он услышал, как она идет в ванную, что была прямо у двери, затем послышался шум спускаемой воды. Вернувшись, она сняла лифчик и повесила его на спинку того же стула, где уже висела юбка. Подошла к постели и села на краешек. Он коснулся ее груди, но она сказала:

— Я еще не дорассказала.

— Тогда давай скорее.

— Он заставил меня заниматься с ним оральным сексом. Сказал, что это проценты с тех двух тысяч, если я не хочу, чтобы он попортил мне лицо. Горилла был там все время, пока я этим занималась. Ди Сантис сказал: «Думаю, мой мальчик тоже хочет что-нибудь получить», и мне пришлось проделать это и с гориллой. Только тогда они отпустили меня.

— Ты не должна была этого делать, — заметил Алекс.

— Мне пришлось. Я бы все сделала, только бы выбраться оттуда. Он не шутил, Алекс. Он открыл верхний ящик стола, вынул маленькую бутылочку и сказал: «Если я захочу выплеснуть это тебе в физиономию, ты ослепнешь».

— Это могла быть просто вода, — сказал Алекс.

— Да, верно, только, пока тебе в морду не плеснут, не узнаешь.

— И все равно ты не должна была этого делать.