рассказывал вашему деду, старому герцогу, о том, что леди Кейт дурно обращается со своей кобылой. Извините, сэр, простите меня, ваша светлость, но у нее в характере была какая-то червоточина, – сказал Баттерик, складывая большие руки на широкой груди и с удовольствием вспоминая о том, как леди Кейт запретили заходить в конюшню и ездить на столь любимых им лошадях.
Наконец герцогского коня вывели и герцог вскочил в седло, чувствуя почти ласковое прикосновение шпаги к бедру.
– Прикрепите к седлу пистолетные кобуры, Баттерик, – велел он.
Баттерик послал одного из грумов за кобурами и только тогда впервые заметил пистолеты, вытащенные герцогом из карманов сюртука. Нахмурив густые брови так, что они едва не закрывали глаза, Баттерик понял, что герцог что-то замышляет, но что именно?
Конюший сам, своими руками, закрепил кожаные кобуры на седельной луке, и герцог уложил пистолеты в их уютные гнезда. Кивнув головой, герцог быстро выехал на своем большом жеребце из конюшни и, не оглядываясь, поскакал прочь.
Оглянись герцог, он с удивлением увидел бы, что Баттерик, уперев руки в бедра, провожает его внимательным и озадаченным взглядом. И вдруг он хлопнул себя по колену.
Хлопок получился такой громкий, что юный грум, пересекавший конюшенный двор, даже вздрогнул.
– Разрази меня Господь! Конечно же, проклятые голуби тут ни при чем! – воскликнул он, и его лицо побагровело от волнения. – Я заслуживаю порки за то, что так долго не мог догадаться. Кобылу леди Кейт звали Дав – голубка. Именно о ней хотел нам сказать Табер. Он указал на убийцу. Поэтому и нарисовал голубку. Ведь писать-то он не умел, мог только рисовать. Какой же я дурак, что не понял сразу! – выругал себя конюший.
Он посмотрел на пустую подъездную дорогу и вдруг почувствовал растущее смятение. Герцог наверняка поехал на встречу с леди Кейт и этим подстрекателем, ее братом, лордом Перси.
Робин Доминик тихо отворил и затворил за собой дверь, которая ограждала от незваных гостей кабинет герцога Камарейского. От волнения и страха у него стучало в висках, ибо он знал, что, заходя в святилище отца – кабинет, рискует навлечь на себя его гнев. Сюда запрещалось заходить даже членам семьи, только мать решалась заходить сюда без приглашения, но и она всегда предварительно стучала в дверь.
Робин нервно оглядел комнату, понимая, что в его распоряжении не так уж много времени.
Когда он стоял у дверей кабинета и отец быстро вышел наружу, он едва успел спрятаться в тенистом алькове в холле. Его удивило, что отец не пошел в гостиную, где его ждали к чаю, а сбежал по большой лестнице, перепрыгивая сразу через две ступени, и поспешил в левое крыло, где помещались герцогские апартаменты.
Робин хотел сразу же войти в кабинет, но ему пришлось подождать, прячась в алькове, пока уйдут болтающие у самых дверей лакеи. Неожиданное появление дворецкого сразу же прогнало болтунов, и Робин наконец смог осуществить свое намерение.
Теперь, оставшись один, Робин оглядел кабинет с обитыми панелями стенами, вдоль которых стояли книжные полки, и с двумя бархатными креслами по обе стороны камина. Комната была обставлена в строгом, чисто мужском стиле, по здесь было достаточно уютно. Пылавший в камине огонь высвечивал богатые узоры полированного старого дерева. Вдоль окон свисали тяжелые бархатные шторы; сквозь стекла, украшенные геральдическими рисунками, просачивался бледный солнечный свет.
На стене возле дверей висели несколько скрещенных шпаг и старинные щиты с гербом герцогов Камарейских. Обычно оружие неизменно привлекало внимание юного сына герцога, но на этот раз он не сводил пристального взгляда с большого письменного стола красного дерева, представлявшегося ему едва ли не священным.
По обеим сторонам массивного стола стояли два серебряных подсвечника, а в самом центре, на почетном месте, в серебряной рамке красовалась миниатюра матери. На раскрытой счетной книге лежало брошенное гусиное перо; вокруг него, среди столбцов аккуратно выписанных цифр, образовалась маленькая чернильная лужица, Робин увидел несколько распечатанных светло-желтых конвертов, но среди них не было того, что он искал. Затаив дыхание, он скользнул мимо отцовского кресла с вычурными резными ножками. С подрагивающими от страха и возбуждения губами выдвинул центральный ящик, куда всего несколько минут назад отец – он это хорошо видел – сунул таинственное письмо. Увидев то, что ищет, подавляя ликующий крик, Робин протянул к нему руку.
Не успел он пробежать письмо глазами, как в дверь кто-то вошел. Робин, остро чувствуя свою вину, упал в кресло и выронил письмо, которое, отлетев, упало у стола.
– Фрэнсис! – с облегчением воскликнул он, хотя взгляд старшего брата был полон гнева.
– Ты влип в неприятную историю, Робин, – сказал Фрэнсис, не чувствуя никакой жалости к брату, который посмел вторгнуться в отцовский кабинет. – Ты заслуживаешь строгого наказания. Как ты смеешь обыскивать стол? Уж не рехнулся ли ты?
– Фрэнсис! – завопил Робин и тут же понизил голос до заговорщицкого шепота. – Ты понимаешь, я...
– Я все понимаю, очень хорошо понимаю, – отрезал Фрэнсис, нагибаясь и подбирая упавшее письмо. – Твое ненасытное любопытство, Робин, на этот раз завело тебя слишком далеко Я не нахожу тебе никакого оправдания и, честно сказать, стыжусь за тебя.
– Мое... мое любопытство, Фрэнсис, – хрипло ответил Робин, и в его глазах блеснул гнев, тут же сменившийся слезами, – как мне кажется, имеет прямое отношение к Ри.
Аргумент подействовал на Фрэнсиса.
– О чем ты говоришь? – спокойно спросил он, увидев распрямившиеся плечи брата.
– Это письмо, которое ты держишь, только что доставили в Камарей. Я стоял у дверей кабинета и слышал, как отец предупредил лакея, чтобы он никому не смел ничего говорить об этом письме.
Фрэнсис с сомнением смотрел то на возбужденное лицо брата, то на письмо.
– Ну и что? Отец ведет много разных дел, которые нас не касаются.
– Отец особенно не хотел, чтобы об этом письме знала мать, – перебил Робин. – А у него никогда нет от
