на куски и пустить на мелкую монету!
— Да хоть расплавь меня и вылей плавленое золото в свиной ров, — сердито зажужжал таз, — а я все равно должен сказать тебе правду! Ты думаешь, владыка, что наложница Шэси самолично вышила тебе прекрасное панно и смастерила игрушечный садик с пляшущей куклой? Ха-ха-ха, легковерный! Лживая женщина не способна к рукоделью, так говорят мудрейшие. Эти дары сделала и передала тебе через верховного евнуха одна из твоих наложниц по имени Нэнхун из рода князей Жучжу. Но верховный евнух вступил в сговор с твоей драгоценной наложницей и обстряпал дело так, будто это Шэси приготовила тебе дары, дабы добиться твоего расположения. Обман и в малом обман, верно, государь?
— Верно, — сказал озадаченный император. — Но с какой стати мне доверять словам какого-то таза?
— Поверь хоть тазу, потому что твои приближенные лживы и корыстны! — зазвенела чудесная посудина. — Послушайся моего совета: сегодня же вели подать тебе те вещи, что якобы сделала в подарок Шэси. Прикажи отпороть у панно нижнюю бахрому, а в игрушечном саду коснись бутона лотоса, плавающего в пруду. Тогда, может быть, у тебя откроются глаза и ты поймешь, кто истинно предан тебе всем сердцем, а кто лжет и лишь добивается власти и славы.
Таз замолк.
— Больше ты ничего не скажешь? — спросил посудину Жоа-дин.
Таз молчал. Взволнованный и растерянный император кое-как совершил омовение и облачился в повседневные одежды. Затем, взяв с собой вернейшего из слуг, он прошел в государственную сокровищницу, где хранились злополучные дары панно и игрушечный сад.
В сокровищнице император взял драгоценный кинжал и, приказав расстелить перед собой вышитое панно, собственноручно отпорол у него нижнюю бахрому. И выяснилось, не зря владыка Жоа-дин послушался совета умывального таза! Под бахромой на ткани мелко и аккуратно была вышита следующая надпись: «Сделала императорская наложница Нэнхун в месяц Благоухающего Жасмина с пожеланиями долгих дней и благополучия возлюбленному владыке Яшмовой Империи». Жоа-дин молча нахмурил свои густые, почти сросшиеся над переносицей брови. Приказал подать игрушечный садик. Действительно, на зеркальном прудике крепился пышный бутон лотоса. Император коснулся его своим длинным ногтем, и бутон раскрылся. Тут оказалось, что в бутоне хранился крохотный свиток. Император развернул его и прочел:
«Да умножится радость возлюбленного владыки Жоа-дина! Его верная раба, наложница Нэнхун, сделала этот садик, чтобы позабавить взор господина Пренебесного — Селения».
Император весь обратился в грозу и ярость. Его обманули, провели! Во дворце подняло голову коварство! Да, Шэси прекрасна ликом и телом, искусна в любви, но она добилась благорасположения императора нечестным путем!
— Лицемерная! — пробормотал император. — Клянусь Девятью Небесами, тебе это не сойдет с рук!
Владыка Жоа-дин вышел из сокровищницы и направился в Зал Справедливости, где обычно решал государственные дела. Сел на престол и потребовал:
— Немедля вызвать ко мне верховного евнуха!
Лукавый Кот не замедлил явиться, еще не подозревая, какая буря его ожидает.
— Мой владыка! — поклонился он до земли и услышал:
— Верховный евнух, расскажи мне, как вы с наложницей Шэси обманули своего владыку и нанесли обиду достойнейшей из женщин!
Лукавый Кот едва глянул на императора и все понял. Лицо государя было мрачно, как ущелье Безродных Убийц, глаза горели яростным огнем, а унизанные перстнями пальцы сжимались в кулаки. Верховному евнуху показалось, что сам карающий бог грома спустился на землю, дабы наказать его за многочисленные прегрешения.
— Говори! — крикнул император. — И вызвать сюда палача!
— О, сжальтесь, повелитель, я все скажу! — завопил Лукавый Кот, который пуще огня преисподней боялся различных телесных наказаний. Голос верховного евнуха дрожал, как росток бамбука перед ураганом. — Наложница Нэнхун действительно передала мне панно и игрушку, сделанные ее руками, чтобы вручить их в качестве почтительного дара вашему величеству. Но когда об этом узнала госпожа Шэси (а покои госпожи Шэси находятся рядом с покоями наложницы Нэнхун), то уговорила меня обставить дело так, словно эти произведения искусства созданы ее руками.
— Сколько она заплатила тебе за это?! — проревел император голосом, напоминающим грохочущий водопад.
— Сто слитков серебра и пятьдесят — золота, — пробормотал верховный евнух.
— Однако! — воскликнул Жоа-дин. — Дороги же нынче услуги евнуха! Что ж, Лукавый Кот, тебе я тоже отплачу. Ты получишь сто ударов бамбуковыми палками и пятьдесят — железными. Тут вошел палач.
— Бейте его! — приказал император. — А если по исполнении наказания он все еще будет жив, наденьте ему на шею деревянную колоду и посадите в узилище без еды и питья, пока гнев мой не остынет!
— Умоляю о пощаде, владыка! — вопил Лукавый Кот, но государь не внял молениям. Палач с подручными скрутили верховного евнуха и поволокли к месту исполнения наказаний.
— А теперь, — распорядился император, — пошлите за наложницей Шэси. Пусть явится немедленно.
Однако слуга, посланный за госпожой Шэси, спустя некоторое время вернулся и, пав ниц перед престолом, доложил:
— Ваше величество, драгоценная наложница госпожа Шэси занемогла и не может явиться во дворец. Но она просит вас незамедлительно посетить ее покои.
— Что?! — вскричал император, свирепея. — Эта лживая шлюха будет мне указывать, что делать, а что — нет?! Видите ли, нездоровится ей! Послать за ней стражу, и пусть ее волокут пешком до дворца — босую, с незабинтованными ногами!
Худо бы пришлось госпоже Шэси, но, видно, судьба в тот день оказалась на ее стороне. Потому что именно в этот момент придворный лекарь Босюэ попросил у императора аудиенции.
Что такое, в чем дело? — раздраженно поинтересовался Жоа-дин у лекаря, не ответив на его церемонные приветствия. — С какой стати ты явился?
— Прошу меня простить, владыка, — сказал лекарь. — Но сегодня ночью меня вызвали в покои госпожи Шэси. Ей нездоровилось...
— Что еще придумала эта тварь?!
— Простите, владыка. Я осмотрел госпожу Шэси и по многим признакам установил, что она ожидает ребенка.
— Что?! — не поверил ушам своим владыка Жоадин.
— Истинно так, — сказал Босюэ. — Госпожа Шэси беременна. Семя богоподобного владыки принесло плод.
— Да уж, — помолчав, произнес наконец император. — Неожиданная новость, но пришлась она очень кстати. Приготовьте мне паланкин. Я отправлюсь к госпоже Шэси.
Слуги слышали, как, садясь в паланкин, император проговорил негромко: «Золотой таз, золотой таз, а что бы ты сказал, обо всем этом? »
... Госпоже Шэси уже доложили, что император с минуты на минуту появится в ее покоях, но умолчали, что Жоа-дин обуян гневом. Драгоценная наложница приказала служанкам одеть ее, причесать и напудрить, но не очень сильно — дабы император видел следы страдания у нее на лице и преисполнился жалости. К горлу Шэси то и дело подкатывала тошнота, она пила кислый сливовый отвар, чтобы ее заглушить, и мысленно награждала злыми словами обретающийся в ее утробе плод, доставляющий столько неприятных ощущений. Но, с другой стороны, Шэси не покидало гордое чувство, ведь она зачала от императора! Законная императрица Тахуа бесплодна, а значит, дитя наложницы может быть объявлено наследником престола, тем более что Шэси не простая наложница, а драгоценная.
— Все к лучшему, — сказала Шэси. — Благодарю Золотую Змею и Серебряного Тигра, своих небесных покровителей.
И в это время пожаловал император Жоа-дин.
Едва он вошел в покои госпожи Шэси, все ее служанки пали ниц, сама же наложница приветствовала
