— Истинная правда, господин! — испуганно заверили его дети.
— Лу! — воскликнул Ян. — Скорее туда! Я хочу посмотреть на этого монаха!
Он пришпорил коня и, не дожидаясь брата, помчался прямо по полю.
— Вот непоседа! — засмеялся Лу. — Да не скачи так!
— Удачи вам, господин! — крикнула девочка вслед всаднику.
Лу обернулся и махнул рукой:
— Береги черепаху!
Девочка и мальчик проводили взглядами умчавшихся красавцев, понемногу исчезавших в облаке пыли. А затем с ребятишками произошло удивительное превращение: девочка стала вполне взрослой красавицей в золотых одеждах и украшениях. На ногах у нее вместо туфель белели пушистые облачка, приподнимавшие ее над землей. А мальчик обратился в прекрасного юношу, чей ослепительный халат был перевязан алым поясом. Пучок кукурузных листьев в его руках стал роскошным веером, на котором как живые сверкали цветки сливы и персика. Черепаха тоже претерпела изменения — она стала огромных размеров, панцирь засиял золотом, а глаза — рубинами. Женщина села на золотую черепаху и спрятала в рукав своего халата медяки, полученные от красавца Лу.
— Он добр, — многозначительно сказала она своему спутнику.
— Зато легкомыслен, — ответил тот.
— Мужчины все легкомысленны, — парировала красавица.
— Даже я, милая Юй?
— Даже ты, дорогой Ань. Ведь это была твоя затея — встретить на дороге братьев-каллиграфов и направить их к нашей милой Фэйянь. Чего ты добиваешься? Нет, ты почему прячешь глаза, Небесный Чиновник?! Отвечай!
— Юй, разве не ты сама желала, чтобы у Фэйянь появились спутники и защитники?
— Хм, возможно... Возможно, один из братьев и годится ей в спутники, но второй... Он слишком высокомерен и самонадеян — такой ей совсем ни к чему.
— А я думаю, она сама разберется, — улыбнулся Небесный Чиновник Ань. — Я также думаю, что наша Фэйянь кого угодно лишит как высокомерия, так и самонадеянности.
Ань уселся на черепаху рядом со своей прекрасной спутницей. Черепаха взмыла в небо, грациозно взмахивая золотыми лапами, и скоро на небе можно было различить крохотную золотую точку — словно песчинку на голубом одеяле...
Меж тем Ян, а следом за ним и Лу домчались до заросшего лотосами пруда. Они спешились и действительно увидели молодого монаха в бледно-оранжевых одеждах. Только он не чертил в воздухе огненные знаки, а крепко спал, подложив себе под голову валик из камышовых листьев.
— Ха, — произнес шепотом Лу, — он еще совсем мальчишка, этот монах!
— Великий каллиграф, — сказал Ян с глубочайшим презрением. Он извлек из ножен меч и подошел к спящему монаху.
— Ты рехнулся, брат! — воскликнул Лу. — Опомнись!
— Я лишь разбужу этого выскочку, — успокоил Ян. Поднял меч... и очень удивился в следующий миг тому, что лежит на земле с нестерпимой болью во всем теле, а его меч взмыл в воздух и приземлился прямо в руку загадочного монаха, который уже не спал — стоял в боевой стойке и задумчиво переводил взгляд с поверженного Яна на опешившего Лу. Миг прошел, и Лу понял, что надо спасать положение.
— Почтеннейший монах! — воскликнул он, кланяясь. — Мой брат не хотел обидеть вас!
— Что угодно от меня вашему брату? — спросил монах хриплым неблагозвучным голосом. После чего по непонятной причине отбросил меч и прижал ладони к губам.
Ян поднялся и тоже поклонился.
— Достойный монах! — заговорил он, поневоле кривясь от боли в отбитой пояснице. — Меня зовут Ян Синь, а это мой младший брат Лу Синь. Мы каллиграфы из уезда Хандун. Позвольте узнать ваше благословенное имя.
— Я... — неуверенно начал монах. — Я ношу имя, данное мне при постриге. Называйте меня Цзы Юнь.
— Цзы Юнь?[23] — удивился Ян. — Такое имя не дается зря. Видно, вы, почтенный монах, несмотря на свой юный возраст, весьма искусны в каллиграфии?
— Мое недостоинство не позволяет мне говорить о том, что я хоть что-то умею в этой жизни, — сказал монах. — Прошу вас, скажите, чего ради вы побеспокоили меня, и ступайте с миром своей дорогой.
— О нет, уважаемый Цзы Юнь, вы не отделаетесь от нас так легко! — воскликнул Ян Синь. — Мы слыхали о вас чудесные вещи. Говорят, вы непревзойденный мастер каллиграфии, владеющий Высоким Стилем и секретами пяти Высших Иероглифов. Покажите же нам, смиренным, ваше искусство!
Монах печально (так показалось Лу, не отрывавшему взгляда от лица необычного юноши) поглядел на Яна.
— Зачем вам это нужно, господин?
— Я вызываю вас на соревнование в каллиграфии! — воскликнул Ян Синь вне себя от азарта. — Пусть небеса судят, кто из нас лучший мастер! И мой брат Лу...
— Нет-нет, — торопливо сказал Лу. — Я не приму участия в поединке.
Ему показалось, что монах при этих словах глянул на него с благодарностью. А Ян, наоборот, разгневался.
— Признаешь поражение без борьбы, братец? — упрекнул он. — Не ожидал от тебя.
— Я сам от себя не ожидал, — пробормотал Лу. И снова посмотрел на монаха.
— Поединок? — Глаза монаха блеснули. — Что ж, пусть будет поединок, если вам угодно, господин Ян Синь. Одна беда: я поиздержался, у меня нет с собой бумаги.
— У меня есть, я могу одолжить, — быстро предложил Лу. — И, если угодно, разотру вам тушь.
— Настоящий мастер и тушь растирает сам! оборвал брата Ян. — А насчет бумаги... Говорят, тот, кто искусен, напишет и на воде! Вот мой вызов, почтенный Цзы Юнь: напишите на поверхности этого пруда хотя бы один иероглиф! И не думайте, что я этого не умею!
— Я не сомневаюсь в ваших способностях, — ответил монах, неспешно растирая тушь. Наконец он обмакнул кисть в тушь и склонился над поверхностью пруда...
— — Нет, так дело не пойдет, — сказал вдруг монах. — Вы, господин Ян Синь, вызвали меня на этот поединок, вам первому и показывать свое мастерство!
Ян Синь рассмеялся:
— Мне говорили, что монахи трусливы, а я не верил! — Он достал из-за пояса коробку с кистями и готовой тушью, вынул свою лучшую кисть. — Гляди, монах!
И Ян Синь быстро написал на поверхности пруда иероглифы «резвящийся карп». О чудо! Иероглифы не расплывались, держались, будто были написаны на бумаге!
— Что скажешь, бритоголовый? — самодовольно бросил Ян Синь.
Монах усмехнулся:
— Написано мастерски. Только в иероглифе «карп» вы забыли вторую нижнюю полосу. Оставили рыбку без плавников, — и монах взмахом кисти исправил ошибку. Тут же иероглиф, написанный Яном, превратился в живого зеркального карпа, который резво взмахнул хвостом и ушел на глубину.
Ян Синь ничем не выдал своего удивления. А монах продолжал:
— Я люблю лотосы, но сейчас им не время цвести. А так хотелось бы!
С этими словами монах вывел кистью на воде строчку из стихотворения «Лотосы расцвели — будто с неба упали звезды».
Ян Синь не мог не отметить, что иероглифы монаха куда совершеннее его собственных. А потом написанная строчка превратилась в десятки лотосов, распускающихся прямо на глазах и наполняющих все вокруг дивным ароматом.
— Превосходно! — прошептал Лу. — Это настоящее чудо.
Ян тоже был изумлен, но промолчал. Едкая зависть, недостойная благородного мужчины, наполнила его сердце.
— Что вода! — меж тем сказал монах. — Писать на ней так же просто, как и на бумаге. Небеса — вот где надо чертить иероглифы.
