— Мне передала ее Небесная Чиновница Юй. Также она сказала, что эта шпилька чудесная — если вы воткнете ее в свою прическу, то сможете видеть императрицу Нэнхун и говорить с нею...
— Прически у меня еще долго не будет, — пробормотала принцесса. — Вестник Лу! Ты должен мне рассказать в подробностях все, что знаешь, что видел, что слышал!
— Да, принцесса.
— Я оставлю вас. — Хошиди хотел было выйти...
— Нет, государь, я прошу вас остаться, — попросила принцесса. — Кому, как не вам, узнать обо всем?
... Позднее Лу сам удивлялся тому, что его длинная повесть — о встрече с феей Цюнсан, о сумасшествии брата, пленившегося этой феей, о поездке во дворец и встрече с Шэси — уложилась всего-то в час с небольшим. К концу своего рассказа Лу несколько окреп, потому что лекарь то и дело поил его отваром золотого корня и вином, смешанным с соком дерева бессмертия гинкго. Наконец Лу замолчал и выжидательно посмотрел на принцессу. Та ответила ему полным непонятной грусти взглядом.
— Владыка Хошиди, — сказала Фэйянь, — позвольте обратиться к вам с просьбой.
— Все что угодно, принцесса.
— Поговорите с Баосюем обо всем, что мы сейчас узнали. Я... не смогу, это для меня слишком тяжело.
— Я понимаю, принцесса.
— Возможно, вместе с Баосюем вы найдете верное решение того, как нам одолеть новые беды. А я... побуду здесь еще немного. Совсем немного.
— Да, принцесса.
Владыка Хошиди вышел. Едва за ним закрылся полог палатки, принцесса горячо сказала Лу Синю:
— Вы не узнали меня!
— Нет! Я узнал вас, о госпожа!
— Ты не узнал меня, Лу! Понимаешь?! Больше нет на свете бродячего монаха-каллиграфа по имени Цзы Юнь! Я слишком долго шла к тому, чтобы иметь право называться именем, данным мне от рождения, не бояться этого имени и не бояться своего происхождения и сана! Я принцесса Фэйянь, во мне течет кровь императора Жоа-дина, и ни к чему мне воспоминания о том, что когда-то на бродяжьей дороге я повстречала двух братьев-каллиграфов!
— Я искал вас везде, госпожа, — горячо проговорил Лу. — Я утратил свет жизни с той поры, как увидел вас. В моем сердце ни для чего больше нет места... Я люблю вас. Люблю больше, чем собственную жизнь.
— О милостивая Гаиньинь! — вскричала принцесса и прижала ладони к губам. — Неужели это ты — герой пророчества, которое сломало мою судьбу!
— Что вы такое говорите, госпожа?
— Молчи о своей любви, Лу Синь. И не потому, что я — принцесса, а ты — всего лишь уездный каллиграф; в любви нет санов и привилегий. Что сказать тебе? Ты опоздал.
— Госпожа...
— Вчера была моя свадьба. Я стала женой того, кого полюбила всей душой и ради кого я не пожалею собственной жизни. Мне жаль тебя, как всякой женщине станет жаль влюбленного мужчину, но я ничего не могу изменить. Да и не хочу. Ведь когда мы повстречались, я не увидела в тебе того, кто заменит мне солнце и луну. И сейчас... не вижу.
— Как жестоко! — Лу опустил голову, борясь с подступившими к горлу рыданиями.
— Прости меня, каллиграф. Я не желала для тебя несчастья. Я и сбежала потому из дома твоей тетки, чтобы не стать для тебя проклятием всей жизни. Забудь о моем прежнем образе и прими то, что случилось, с легким сердцем. Ты еще встретишь ту, что более меня достойна твоей любви.
— Мне это не нужно, принцесса. — Лу справился с собой и смотрел на Фэйянь умиротворенным взглядом. — Моя любовь к вам сродни воде: что с нею ни делай, обращай в лед или в пар, она возвращается в исходное состояние и поит душу сладкой печалью. Вы никогда не полюбите меня — что с того? Я буду счастлив своей любовью. Позвольте мне лишь одно: быть вашим преданным слугой, сопровождать вас, биться за вас, преклонить колена, когда вы взойдете на престол... Хоть я и каллиграф, но обучен владеть мечом и луком, я жажду стать под знамена владыки Хошиди и освобождать Яшмовую Империю от нового зла.
— Хорошо, — сказала принцесса. — Ты возглавишь отряд, которым прежде командовал генерал Сунмин. Генерал погиб в битве с Небесными Детьми...
— Для меня это великая честь, госпожа. Я мог бы простым воином...
— Ты все-таки уездный каллиграф, — впервые за все время разговора Фэйянь позволила себе улыбнуться. — Такой чин в армии равен генеральскому... Довольно с тебя. Я должна идти.
Фейянь шагнула к выходу, но задержалась на миг: Не удивляйся, когда увидишь в нашем лагере дракона. Это и есть мой муж.
Глава двадцать первая
ИЕРОГЛИФ «ЛЮБОВЬ»
Над императорским дворцом снова простерла свой томный покров весна. Башни, чайные павильоны, дворцовые покои, галереи, навесные мостики — все было окутано серебристо- розовой дымкой цветущих слив, персиков и вишен. Такой красоты давно здесь не видали. А самое удивительное было то, что ни сливы, ни вишни, ни персики давным-давно не росли в дворцовых садах.
Стены Непревзойденного дворца, доселе обугленные, уродливые, ветхие, теперь сияли золотом, драгоценными камнями и самоцветами. Над залой Яшмового престола матово светился потолок из дымчатого кварца, нефритовые и яшмовые стены были покрыты искусной резьбой... Но если бы кто-то решился коснуться рукой этих восхитительных стен, то сильно изумился бы тому, что рука его нащупывает все то же обугленное дерево и искрошившийся мрамор...
Впрочем, во дворце некому было выказывать удивление по этому поводу. Потому что дворцовый комплекс был пуст. Если не считать сидящей на престоле феи Цюнсан и самозабвенно пристроившегося у ее ног каллиграфа Ян Синя.
Фея снова сменила свой облик и сейчас выглядела очаровательно нежной, как куколка с фарфоровым личиком. Если бы не многослойный наряд из кисеи, шелка и батиста, фарфоровость Цюнсан ощущалась бы гораздо сильнее. И всякому стороннему наблюдателю стало бы ясно, что женского в этой женщине не больше, чем милосердия в палаче.
Но Ян Синь, неотрывно глядящий на свою фею, не видел этого. Он был счастлив — безраздельно, безумно, бесконечно. В, его глазах всякий жест Цюнсан был откровением, слово — рождением нового мира, взгляд — всесильным божеством... Ян смотрел только на фею и перестал смотреть на себя. Хотя, если бы и посмотрел, то вряд ли бы заметил, что тело его стало телом изможденного старика, лицо изрезано морщинами, длинные волосы, когда-то черные и блестящие, стали седыми и призрачными, как парящая в небе паутина. Когда Ян говорил, его голос напоминал скрип колодезного ворота или клекот стервятника, но он этого не замечал. К чему? Ведь есть голос его феи — мелодичный, завораживающий и волшебный, как шелест серебряной травы под хрустальным дождем...
— Ян!
—Моя государыня?
— Не скучно ли тебе со мной? — В ослепительных глазах феи мелькнула насмешка, словно змея в траве.
— Мне не может быть скучно с вами, моя госпожа, — проговорил Ян. Его глаза наполнились слезами. Ян теперь часто плакал, потому что фее нравилось, когда он плачет. Ведь плачущий мужчина — это такое I
