— Иди сюда, солнышко, — позвал он Лейн.
Лейн была занята делом. Она усердно втягивала ноздрями горку кокаина. Свободной рукой девица потянулась к крючкам на своем красном лифчике и расстегнула его. Все еще нюхая кокаин, она начала поглаживать свою грудь. Исаак завороженно следил за ней.
— Почему ты думаешь, что легавые что-то пронюхали? — рассеянно спросил он Гамильтона. — Потому что Геррера мог настучать им, — ответил Гамильтон.
— Да что этот чертов латинос знает?
— Нехороший, злой... — протянула Касси, оторвавшись наконец от зеркальца с кокаином. Розали учила ее, что называть испаноязычных латиносами нельзя ни в коем случае — ведь многие из ее клиентов, торговавших наркотиками, были по происхождению колумбийцами.
— Ты закончила с этим дерьмом? — поинтересовался Гамильтон.
— Пока что да, — уклончиво ответила Касси.
Она была уже не в себе. Боже, какой классный порошок у этих двух нигеров!
— Тогда иди ко мне, — улыбнулся Гамильтон.
— О, да, — выдохнула она.
Касси подошла к нему и уселась на ковер между его коленями, устраиваясь поудобнее. Бретелька лифчика сползла с правого плеча. Она потянулась поправить ее, но Гамильтон сказал:
— Оставь.
— О'кей, — прошептала она и спустила ее совсем, обнажив правую грудь. Гамильтон сжал ее рукой. Он начал ласкать Касси с почти отсутствующим видом. Ее сосок набух сразу же, так как она нанюхалась «пудры».
— Ему нравятся сиськи, — сказала она Лейн.
Та уже сидела на коленях у Исаака лицом к нему, обхватив его ногами. Он сжимал руками обе ее груди.
— Этому тоже, — хихикнула Лейн.
Сейчас они говорили по-немецки. Кстати, Розали категорически запрещала делать это при клиентах, которые могут подумать, что девушки обсуждают их. Но сейчас все было о'кей, потому что Гамильтон и Исаак сами говорили на диалекте ямайских креолов, который девушки не знали. Поэтому Касси и Лейн сплетничали, словно домохозяйки на заднем дворе. Конечно, если не принимать во внимание то, что во рту одной из них был Гамильтон, а другая, оседлав Исаака, скакала и прыгала на нем. Гамильтон взглянул вниз на двигающуюся взад-вперед белокурую голову Касси, отхлебнул шампанского и пропел на диалекте Исааку куплет какой-то песенки. Тот тоже отпил из своего бокала и сказал Лейн на очень понятном английском, что ей лучше повернуться спиной к нему. Лейн так и сделала, комментируя по-немецки Касси, что если он захочет трахнуть ее в задницу, о чем первоначально не договаривались, то вечеринку придется признать паршивой.
Вечеринка и была паршивой, но по другой причине. Исаак с Гамильтоном обсуждали убийство.
Гамильтон сказал, что если Хосе Геррера в знак благодарности или по какой-то другой причине, такой же невероятной, рассказал блондинистому копу что-нибудь об этой операции, то они оба стали опасны, коп даже больше, чем Геррера. В таком случае легавого надо пришить, и очень быстро. Заставить его заткнуться на случай, если он еще не обсуждал их делишки с кем-нибудь в департаменте. Или, если уже разгласил информацию, грохнуть его, как предупреждение остальным.
— Мы должны сделать заявление, чувак, — сказал на диалекте Гамильтон.
Пусть легавые поймут: туда, где вращаются в обороте миллионы долларов, никто не должен совать свой нос.
— Особенно, если учесть все бабки, которые они от нас получают, — ответил Исаак.
— Этот легавый упоминался в газетах? — спросил Гамильтон.
— Я узнаю его имя.
Лейн стояла перед ним с широко расставленными ногами, согнувшись и держа руки на бедрах. Она глядела на Гамильтона, а Исаак трахал ее сзади. Лицо Лейн ничего не выражало. Внезапно Гамильтону до смерти захотелось ее.
— Ты, иди сюда, — сказал он.
— Я?
— Нет, Адольф Гитлер.
Имя Адольфа Гитлера было для Лейн лишь туманным отзвуком того, что случилось давным-давно. Но она хорошо знала, кто здесь босс. Девушка освободилась от Исаака, многообещающе взглянув на него через плечо и улыбнувшись. Потом сложила губы в улыбку, так, как учила ее Розали, и подошла походкой, какой обучила ее та же Розали, к дивану, где расположились Гамильтон и Касси.
Исаак хорошо знал, что не стоит сейчас показывать свое недовольство.
Он налил еще шампанского и стал смотреть, как девушки трудятся над Гамильтоном.
— Я возьму легавого на себя, — сказал Гамильтон на диалекте. — Зачем тебе это?
— Потому что никто из них не знает, как я выгляжу. — Гамильтон широко улыбнулся, а продолжил для девушек. — Да, очень хорошо, мне это нравится!
— Ему это нравится, — сказала по-немецки Лейн.
— Могу
— И тогда мы заберем у испашки, — Гамильтон перешел на диалект, — то, что он у нас украл.
— Пусть он кончит тебе, — сказала по-немецки Лейн.
— Ладно, — ответила та по-английски.
Карелла беседовал с Лорейн в комнате для допросов.
Мейер допрашивал Скотта в комнате детективов.
Лорейн казалось, что она играет в известном театре, лондонском «Палладиуме» например. Все внимание сосредоточено на ней. Наконец она звезда! Возможно, в соседней комнате за туманным зеркалом, висящим на стене, стоят, затаив дыхание, сотни копов.
Она видела достаточно фильмов и знала о зеркалах, прозрачных с одной стороны. Но за ней сквозь это зеркало, которое действительно было прозрачным, на самом деле никто не наблюдал. Лорейн этого не знала и решила дать копам представление, которое бывает раз в жизни. Одному копу, если уж быть точным.
А Скотту в этот момент казалось, что он беседует со священником.
Он догадался, что Мейер — еврей, но их разговор все равно был похож на исповедь.
И вообще все каются и рыдают, ожидая, когда Мейер даст отпущение грехов.
— Я не убивал ее, — сказал Скотт.
— А кто-нибудь обвиняет тебя в этом? — спросил, подняв брови, Мейер. Он
В присутствии кающегося Скотта он со своей лысиной чувствовал себя как монах с тонзурой. Ему хотелось перекрестить воздух и изречь: «Благословение Господне на вас, дети мои!»
Вместо этого он спросил:
— Зачем же ты убегал от нас?
— Я боялся.
— Почему?
— Я знал, что вы будете думать.
— И что же мы должны думать? — Мейер остановился, не добавив «сын мой».
— Что это сделал я, — ответил Скотт, — после того, как она меня бросила.
— А ты не хочешь рассказать мне, где провел новогоднюю ночь?
— Он был со мной. — Это произнесла Лорейн.
Она стояла, откинув голову, глядя на Кареллу и зеркало, по ту сторону которого комиссар полиции города и шеф детективов и множество высоких чинов из Департамента, без всякого сомнения, наблюдали за ходом ее допроса. Перед тем как уйти из кафе «Пароход», Лорейн сменила униформу официантки на обычную одежду. Короткая юбка, красный свитер, красные чулки и короткие черные ботинки с отворотами. Она позировала для Кареллы и всех, кто был за зеркалом. Карелла отлично ее понимал — она знает про свои изумительно красивые ноги.
