страны с населением 1,3 миллиарда человек. Китайцы, желающие публично агитировать за альтернативный взгляд, делают это на свой страх и риск.
Нельзя сказать, что отдел пропаганды недооценивает сложность своей задачи по внедрению официальной линии. Как-никак, на кону национальная безопасность. «В Китае глава Отдела пропаганды ЦК — все равно что министр обороны в США и министр сельского хозяйства в бывшем Советском Союзе, — сказал Лю Чжундэ, в течение восьми лет с 1990 г. занимавший пост замдиректора Отдела пропаганды ЦК КПК. — От стиля его руководства зависит стабильность страны».
Одна из величайших «исторических» битв последнего времени с участием Отдела пропаганды не завершена до сих пор. Речь идет о том, как справиться с последствиями коллапса коммунистической системы в Советском Союзе и Восточной Европе в конце 1980-х гг. и начале 1990-х гг… К примеру, не далее как в 2006 г. был выпущен DVD с восьмисерийным документальным фильмом, причем под грифом «для служебного пользования». Фильм обсуждал уроки, извлеченные из развала Советского Союза, и был предписан к обязательному просмотру на уровне центральных, провинциальных и городских парторганизаций. В преддверии партсъезда 2007 г. власти пристально следили за любыми упоминаниями о распаде СССР и холодной войне, которая ему предшествовала. Перед съездом Отдел пропаганды выпустил двадцать общих указаний для редакторов, какие именно новости следует освещать в текущем году. Эдикт номер девятнадцать приказывал «строго контролировать репортажи о девяностой годовщине Октябрьской революции и не подыгрывать обсуждению распада СССР».
Примерно в то же время редактор экономической колонки «Файнэншл Таймс» Мартин Вулф вел переговоры об издании в Китае своей книги о глобализации. Все изменения, на которых настаивало крупное государственное издательство «Чжунсинь», были сосредоточены вокруг характеристики Советского Союза и коммунистических диктаторов. Вместо слов «коммунистическая диктатура» Советского Союза китайский издатель хотел видеть «тогдашнее советское руководство», а советскую «коммунистическую систему» надо было заменить на «плановую экономику»; что же касается списка властолюбивых диктаторов, где фигурировали Гитлер, Сталин, Мао и Ленин, имена Мао Цзэдуна и Ленина вычеркивались.
Тщательного разбора не избежали реалии советского периода в изложении Голливуда. Когда в начале 2007 г. фильм «Казино Рояль» вышел в китайский кинопрокат, местные СМИ вовсю подчеркивали, что лента не подвергалась цензуре. На самом деле Джуди Денч, которая играла роль «М», руководительницы секретной британской службы, пришлось заново записать целое предложение в одном из диалогов. Вместо фразы «Господи, как же я скучаю по холодной войне», в китайских кинотеатрах мадам М говорила (по-английски, разумеется): «Боже мой, до чего же я скучаю по былым временам». Лишь после этого картину допустили в прокат.
Тезис о «конце истории» мог получить дурную славу на Западе, уставшем от банковского кризиса и затянувшихся войн в Ираке и Афганистане, однако он до сих пор преследует партию на территории Китая. Ли Жуйган, молодой руководитель Шанхайской медиагруппы, в мае 2007 г. побывал в Германии в составе делегации от китайских СМИ. В делегацию входил и главный редактор «Жэньминь жибао». Позднее, в беседе с друзьями, Ли рассказал, какое впечатление на главреда произвел один из экспонатов Боннского исторического музея: последняя передовица главной партийной газеты Восточной Германии. «Интересно, а наш последний выпуск тоже поместят в музей?», — саркастически прокомментировал редактор.
Вместо того чтобы стать мягким подбрюшием КПК, история, напротив, оказалась прикрыта броневыми листами и превратилась в таран внешней и внутренней политики КНР, средством подъема масс на поддержку правительства. Регулярные воинственные проповеди, которые Китай читает Японии насчет необходимости придерживаться «правильного взгляда на историю» и заняться столь же глубоким самокопанием, как и послевоенная Германия, доказали свою эффективность: с их помощью удалось разжечь гнев молодежи на «заморских чертей». «Япония сознательно подтасовывает исторические факты, отрицает саму оккупацию [Китая], белой краской замазывает свои преступления — вот почему она стала беспрецедентным изгоем во всей Азии, — заявила «Жэньминь жибао» в 2005 г., в период крупномасштабных уличных протестов против Японии. — Если Япония и впрямь хочет стать «нормальной страной», ей не помешало бы поучиться у Германии, которая посмотрела в собственное прошлое как в зеркало».
Обиды Китая на Японию основаны на памяти о подлинных преступлениях, к тому же масла в огонь подливают уродливые и назойливые выступления токийских реваншистов. Аналогичным образом «столетие унижения», выжженное в умах молодежи на школьных уроках истории, основано на реальных событиях дипломатии канонерок, вооруженных вторжений, расовой дискриминации и колониальной аннексии, которые делают мало чести Западу. Однако китайские нравоучения в адрес Японии и других стран нелегко воспринимать всерьез до тех пор, пока гражданам КНР отказано в праве проводить критический разбор истории самой компартии. КПК не любит, когда «зерцало истории» подносят к ее собственной физиономии.
Партия безжалостно реагирует на любые предположения, что ее вердикт по основным политическим конфликтам может быть пересмотрен. Военный хирург Цзян Яньюн, превозносимый многими китайцами за отвагу при разоблачении заговора секретности вокруг атипичной пневмонии, более года провел под стражей, когда в печать просочилось его письмо с резким отзывом о разгоне пекинских демонстрантов в 1989 г. Самая едкая часть письма намекала, что два ныне покойных высших лидера, поддержавших применение военной силы, а именно Ян Шанькунь и Чэнь Юнь, в частной беседе сказали этому врачу, будто намечен пересмотр официального вердикта по упомянутым событиям. В Китае такие новости подобны электрическому разряду. Пересмотр истории не означает простое переписывание школьных учебников; речь идет о тектоническом сдвиге всего политического ландшафта. Многие семьи, из которых состоит партийная аристократия, непосредственно и лично заинтересованы в том, чтобы укреплялась официальная версия трагедии.
Приведем два примера: пересмотр трактовки «тяньаньмэньского инцидента» напрямую угрожает власти, престижу и богатству семей Дэн Сяопина и Ли Пена, которые лично объявили введение военного положения в 1989 г. И если можно призвать к ответу вождей, то в каком положении окажутся должностные лица с полудиктаторскими замашками на местном уровне? Получается, им тоже разрешено предъявить счет? Переписывание партийных вердиктов истории влечет такие же смертельные угрозы для системы, как и допуск независимых органов к расследованию коррупции. Стоит только начать этот процесс, еще неизвестно, куда он заведет. Вернее, непонятно, как его остановить. Партия желает контролировать не только правительство и общество Китая. По веским политическим причинам КПК вынуждена управлять официальной историей страны, в противном случае вскрывшиеся факты могут поглотить и всю партию.
Собирая материалы для «Надгробия», Ян тоже бросил вызов системе, хотя и заявил, что не ставит себе целью свалить КПК. Как сам Ян, так и его помощники были членами партии и в той или иной степени всю жизнь стояли у нее на довольствии. Вот почему Ян с такой тревогой читал рецензии, которые предрекали падение КПК вследствие обнародования фактов о прошлом. «Это меня очень сильно обеспокоило», — признался он. Цель Яна заключалась не в том, чтобы КПК еще плотнее сомкнула кольцо контроля, а напротив, чтобы она его ослабила. По большому счету, историческая правда не только играет ключевую роль в выживании партии, но и важна для укрепления легитимности притязаний Китая на роль великой державы. «Китай не сможет стать сверхдержавой, если будет подавляться историческая правда, — говорит Ян. — Вот почему я заявляю, что страна, не осмеливающаяся взглянуть в лицо своему прошлому, не имеет будущего. Чтобы идти вперед, партия должна сбросить это бремя».
Единственное серьезное бремя на плечах партии — это сам Великий Кормчий. Крупнейшие битвы в «войнах за историю Китая» неизменно велись за обязательство коммунистов защищать облик Мао Цзэдуна, который до сих пор остается универсальным символом КПК и нации.
Когда я спросил Ли Жуя, что он думает о Мао Цзэдуне, который на протяжении четырех десятилетий был то его наставником, то обвинителем и тюремщиком, Жуй хмыкнул и ответил в характерной для себя лаконичной манере: «Первое впечатление? Я подумал, что вот он, истинный вождь компартии». Ли родился в 1917 г., в эпоху первой китайской революции, в промежутке между падением последней династии Цин и зарождением современного националистического движения. Мать вынудила его с головой окунуться в реалии нового Китая, настояв на том, чтобы ее единственный сын воспитывался за пределами феодальной деревни в провинции Хунань и посещал западную школу. Уже в подростковом возрасте Ли был в первых рядах протестующих против местных военных диктаторов. В университете он загорелся идеей борьбы против японских оккупантов и нажил конфликт с чанкайшистами, которые и дали ему вкусить тюремной
