Находясь в галерее, я часами слушаю второе действие второго акта оперы «Таис». И не спускаю глаз с телефона. Музыка оживляет ощущения, пережитые на балконе дома на улице Турнель: кофе, «Аби руж», руки Ральфа, обещание увидеться снова. Улыбаюсь помимо собственной воли. Чуть не плачу. Необъяснимо. Никаких обещаний не было. Телефон молчит. Я запрещаю себе звонить. И отправляюсь в магазин, чтобы купить себе кружевное белье: стринги и бюстгальтер. Розовое. В крайнем случае порадую Марка.
Я должна позвонить. Нет, он должен. Я? Он? Мы на этот счет не условились. Может, он ждет моего звонка. Даже не пришел за своей картиной. А если она ему больше не нужна? Я уже была готова вернуться к рассудку, избавиться от томления мидинетки и позвонить, чтобы узнать, когда он намеревается забрать своих ангелочков, но в это время на мобильном высветился его номер.
– Hi, there…[43]
– Неу…[44]
И ничего больше. Тишина. С обеих сторон чувствуется неловкость. Спрятавшись за щитом своих профессиональных обязанностей, я делаю первый шаг.
– Что насчет картины?
Ральф смеется:
– Ах да, картина…
Еще ни в одном «да» за всю мою жизнь мне столь явно не слышалось «Черт возьми!».
– Риск картину! It's a done deal.[45] Увидимся в двенадцать…
Фраза не заключает в себе ни императива, ни вопроса. Увидимся в двенадцать. Точка. Где?
– В студии.
– Позавтракаем потом?
– У меня мало времени… В постановке кое– что поменяли. Я должен вернуться к двум часам.
Значит, не позавтракаем.
– See you there![46]
Повесил трубку. Надо же, какая самоуверенность! Можно подумать, что роль переходит в его личную жизнь, или, наоборот, он так хорош в этой роли, потому что таков по сути. Обольстительный мачо. Чувственный диктатор. Дон Жуан собственной персоной покидает сцену и выходит на волю. И это работает!
С неожиданно легким сердцем я, непонятно отчего, порхаю по галерее, убивая тот час, что отделяет меня от свидания. В туалете подвергаю себя драконовскому осмотру, заштукатуривая все, что только можно замазать с помощью косметики. Потом нахожу, что у меня вид старой куклы, и стираю нанесенный с таким усердием макияж, оставив лишь немного пудры, чуть– чуть розовых румян и прозрачного блеска для губ. Мое лицо больше не выносит гламура. Во всяком случае, не среди бела дня.
Включаю автоответчик, сигнализацию, закрываю галерею и бодрым шагом семилетней девчушки направляюсь в сторону Бастилии. Вовсе не для того, чтобы позавтракать или выпить чашку кофе. Без какой– либо иной причины, кроме как броситься в пасть волку, не являющемуся моим мужем.
Невероятное ощущение. Преодолев собственную цензуру, я будто повзрослела.
Второй раунд с Ральфом оказался более содержательным. Во– первых, он открыл мне дверь в черном шелковом пеньюаре. Во– вторых, даже не поздоровавшись, – впрочем, он сделал это по телефону, – он жадно завладел моими губами, носом, ресницами…
– Ве11е figlia dell'amore![47]
Влажными губами Ральф шепчет мне на ухо слова, доносящиеся из динамиков музыкального центра:
– Schiavo son de'vezzi tuoi…[48] Растягивает слова. Итальянский заставляет меня трепетать. Его рот. Тише продолжает:
– Con un detto sol tu puoi…[49]
Тише. Еще тише. Прочь от избитых путей.
– Le mie pene consolar…[50]
Представить невозможно, какое это блаженство, когда тебя щекочут языком между пальцами ног. Новая эрогенная зона на большом пальце. Моя рука ползет по его животу вниз.
– vieni et senti del mio cor…[51]
Я сдаюсь.
– Il frequente… Palpitar.[52]
Да. Секс как единственный способ самовыражения. Половые выделения вместо росписи.
Чистокровная лошадь под седлом жокея. Пересекает финишную отметку. Смесь силы и благородства. Мне это нравится. Я не думаю о Марке. Не думаю о Ральфе. И тем более о Верди. Я думаю о себе. О себе. Победительнице.
Когда все заканчивается, Ральф приносит мне стакан сока. В другой руке держит что– то, а после с нежностью кладет мне на живот:
– Возьмите, Клео, я купил вам цветок!
Меня захлестывает волна нежности, он наклоняется и целует меня в подмышку. Оба улыбаемся. Сжимаем руки, и он подносит мою ладонь к губам. Снова улыбаемся.
