кирпич сбивал и резал босые ноги шкидцев, а в дождливую погоду вода собиралась на дворе огромной непроходимой лужей, кирпичи вихлялись при каждом движении и брызгали во всё стороны струйками грязи.
После каждого дождя снова начиналась нудная, неинтересная работа.
Снова кирпичом мостили двор.
Кирпич засыпали щебнем.
Щебень — землей.
Землю песком.
А двор упрямо горбатился, оседал, и в дожди снова с каждым разом непроходимей собиралась лужами вода…
И снова гнали ребят укладывать, кирпич, сыпать щебень, землю, песок и так без конца.
Но странное дело: тяжелый и бессмысленный труд этот объединил ребят. Вражда старших и младших как-то сразу и незаметно забылась. И даже вспоминали о ней с недоумением. Да и разницы никакой не было среди ребят теперь: одинаково корпели все над кирпичами, одинаково кляли халдеев и обкладывали матом Викниксора.
А тот, как ни в чем не бывало, проводил и внедрял в сознание ребят трудовые навыки… Вначале ему пробовал было возражать Иошка, 'вождь рабов', но Викниксор оборвал его, сказав, чтобы он не в свои дела не мешался.
— Помните, ребята, — говорил Викниксор расхаживая по двору: — истинный отдых человека в труде… И вот вам приятный, благодарный труд… Мостите двор, таскайте больше кирпича… Помните, что так учил нас наш великий учитель Ленин…
Тогда Иошка сложил и пустил песенку:
Кто-то передал её Викниксору, а вечером все шкидские художники были заняты рисованием по его заказу огромных агитационных плакатов, впоследствии до слез умилявших гостей:
Иошка сложил и пустил новую песенку, которую уже не воспроизводили плакаты:
И за сим следовала звучная, но, к сожалению, непечатная рифма.
Своего Викниксор добился: в Шкиде стало тихо. В спальнях после работы не слышалось ни шуму, ни крику, ни возни, — не слышалось потому, что ребята в это время отправлялись громить окрестные огороды. Действовала здесь причина экономическая: от чрезвычайной работы у шкидцев появился невероятный аппетит, и пайка уже нахватало… Вот тут и помог поспевающий картофель, обильно уродившийся на павловских полях.
Рубахи шмыгающих вечером во двор ребят странным образом грузно раздувались у пояса, и с кухни тянуло удушливой гарью печеной картошки… Только один человек в Шкиде не радовался открывшейся доходной статье. Это был Лепешин, разжалованный амбулаторный староста. Лепешин ненавидел картошку и чем бывал голодней, тем противней она ему казалась. Он тоже участвовал в 'набегах на плантации', но только с тем, чтобы яростно выдергивать и топить в канаве картофельные клубни.
Сейчас Лепешин вместе с толпой шкидцев сидит на дворе и с остервенением вдавливает в землю кирпичи. Недалеко от него пристроился Химик. Освобожденный от работы по причине своей инвалидности, он сидит у стены и при помощи солнца и исцарапанного увеличительного стекла выжигает на ней всякую похабщину.
Химик давно предложил своему другу использовать новые методы мщения: вместо того, чтобы тащиться за кирпичами на кладку, надо было просто выламывать их, незаметно от халдеев, тут же, на дворе, и перестаскивать на свой участок; щебень, как ненужную роскошь, вообще отменить и засыпать прямо песком…
Но и это упрощение не облегчает Лепешина. В животе у него урчит, и он поминутно сплевывает неприятную, густую слюну.
— Что сегодня на обед? — спрашивает он.
— Баланда с картошкой, — отвечает невозмутимо Химик, знающий 'вкусы' своего приятеля.
— А на второе?..
— Селедка с картошкой…
— А на третье?
— Мордой об стол! — радостно ответил Химик и, увидев идущего Викниксора, спрятал стекло за пазуху и исчез…
Лепешин тяжело вздохнул, мечтательные глаза его потемнели, и он принялся доканчивать урок.
— Дядя Саша! — крикнул он через несколько минут: — примите работу, я кончил…
Сашкец немедленно подошел к шкидцу и тщательно обмерил аршином участок:
— Еще два кирпича положи и песочку подбавь… Жидковато у тебя что-то, слышишь?
— Слышу! — ответил Лепешин. Но со стороны кухни пахнуло ветром, и в воздухе пронесся ощутительный запах картофельной баланды… И на глазах изумленного халдея вежливый и мечтательный подросток вдруг отчаянно вскрикнул, засвистал, выругался матом и побежал за ворота.
— Куда, куда? — закричал Сашкец и, когда калитка с грохотом захлопнулась, добавил негромко, как заклинание: — Имеешь замечание и будешь без обеда!..
В лесу за водопадом, в самой гуще орехового кустарника горел костер. У костра на корточках сидел Химик, подбрасывал в огонь веточки и сосредоточенно глядел па сбитые горкой уголья… Из-за леса, с запада, понемногу усиливаясь, тянул густой балтийский ветер.
Химик подумал, высморкался и, вытянув палец, посмотрел на него.
'Балла три или четыре будет, — подумал Химик, вытирая пальцы о траву, — а то и все пять…'
Неожиданно почти рядом затрещали кусты, и на полянку выскочил бледный, с открытым ртом Лепешин. Рубаха его была вымазана кровью и испуганно трепыхалась по ветру, окровавлена была и правая рука, левая что-то прятала за спиной.
— Что ты? — попятившись, спросил Химик.
Лепешин перевел дыхание и, сконфузившись, залился краской и наконец, решившись, вытащил из-за спины руку.
В руке оказалась обыкновенная рябая курица, отличавшаяся от других только отсутствием головы.
— Ай, задрыга! — радостно взвизгнул Химик.
Перепугал меня до судороги… Я уже про мокрое думал…
