поднялся как привязанный этим решением и пошел.
Он шел по улицам, переулкам, проспектам, шел по садам, площадям, бульварам, шел по рынкам, толкучкам, дворам, — шел и искал. Часто 'она' показывалась ему в мусоре, в плевках или окурках, он останавливался и шарил на земле, ковырял, рыл, но там ничего не было, и он шел дальше; шел опустив глаза, ни о чём не думая, забыв про голод, про всё, кроме копейки, которую должен найти и которую найдет.
И в самом деле под вечер, на Калинкином мосту от ноги что-то отскочило, подпрыгнуло и звонко ударилось об камни…
Это была та маленькая медная монетка, которую он искал весь день и которая показалась ему теперь похожей на грошик, Иошке захотелось сравнить его со своей прежней копейкой; он опустил руку в карман, пошарил и — судорожно выхватил обратно.
Он быстро ощупал и вывернул все карманы, разорвал подкладку пальто, разулся и стал перебирать и перетряхивать носки и ботинки.
Там ничего не было.
И он почувствовал, что сейчас наступает конец, он не мог даже думать о том, что нашел свою собственную копейку, которая выпала у него из дырявого кармана, — он не мог думать, что делать дальше, куда идти, кого просить…
Он подошел к перилам, разжал ладонь и бросил монетку в воду.
Перед концом решил написать записку. Потом подумал: 'обуюсь', и надел ботинки. Потом вынул карандаш, записную книжку и стал писать.
Перечитал и вдруг вздрогнул: 'нет'!..
Карандаш и бумага полетели за перила, а Иошка побежал по улице.
Он вошел в подъезд милиции, на минуту остановился у зеркальной двери, отразившей лохматого шкета в рваном и мокром пальто, потом, решительно толкнувшись, вошел в комнату.
На лавке у барьера разговаривали несколько милиционеров. На вошедшего они не обратили никакого внимания. Иошка прошел вперед и, когда дежурный поднял на него свои равнодушные глаза, заговорил.
— Товарищи! — просто сказал он: — если ваш долг раскрывать преступления, то вы должны и предупреждать их.
— Что? — Под дежурным упала табуретка. Иошка пошатнулся, схватился за барьер и наверное рухнул бы на пол, но его уже держали и куда-то вели…
Очнулся он в большой просторной комнате заполненной книжными шкафами, плакатами и убранной красной материей. Перед ним на столе, на раскинутых журналах стоял чайник и лежал свежий румяный ситным. Он ел, его никто не расспрашивал, и все молчали…
Рассказывать начал сам Иошка. Рассказал про Викниксора, про дачу, про экзамены, показал документы; рассказал про Губоно, про краснолицего, про копейку; рассказал, как хотел топиться, но испугался и потом пошел в милицию, чтобы наговорить на себя, чтобы его посадили, и дали есть.
Он замолчал — заговорили милиционеры. Заговорили все разом, не обращая на Иошку внимания, но тот чувствовал, что говорят именно о нем…
Потом дежурный дал ему в руки перо и попросил что-нибудь написать, только побольше и поскорей.
'Дактилоскопия?' подумал Иошка и начал писать; когда писал, все сгрудились к нему и смотрели, как бегала его, рука по бумаге. Дописать ему не дали. Дежурный хлопнул Иошку по плечу:
— Хватит!.. Молодчина: почерк шикарный, — видать, не даром учился… Значит, вот что мы решили… Как ты есть человек с образованием, ты будешь у нас здесь завклубом, жалованье будешь получать, а жить… пока живи здесь, потом придумаем… Согласен?
Иошка улыбнулся… Все засмеялись, а какой-то бородач, многозначительно подняв палец, проговорил:
— Судьба у тебя, хлопец, индейка, а жизнь — копейка…
— Верно! — ответил Иошка. — Верно — копейка!
И он стал завклубом в милиции.
Глава двадцатая
Рулевой Шкиды сидит у себя в кабинете в поскрипывающем кресле и не включает свет. Так легче и можно спокойнее подумать, хотя собственно обдумывать нечего.
Еще когда он, захватив для просмотра из канцелярии 'летопись', проходил по нижней зале к себе, голова его пригнулась, глаза старались не смотреть на стены, и копошились мысли, что всё это зря; и захотелось бросить 'Летопись ' на пол. Литографий в глупых золоченых рамках, которые висели на стенах залы, становилось всё меньше и меньше. Массивные двухстворчатые двери беспомощно прижались к стенам. Двери были прежде на медных петлях, отвинченных и отнесенных на рынок ребятами. Туда же снесли и литографии.
Еще и раньше Викниксор замечал в поведении ребят какие-то провалы, недоступные его опыту и педагогическому влиянию. И провалы эти становились всё больше и больше, пока не превратились в целую пропасть, пока школа не оторвалась и не пошла своей дорогой, а он остался в стороне.
Раньше в такие минуты он думал, что виноваты старшие, которые мутят школу. Но теперь старших нет, а лучше не стало.
Вчера полшколы самовольно ушло шляться. Позавчера избили воспитателя Кирилла Гаврилыча. Сегодня пробовали сломать кладовую с продуктами. Украли из канцелярии 'летопись ' и сунули её в топку. Разгромили химический шкаф. Школа в контакте с окрестной шпаной. Вольных, которые зачастили в школу, он велел гнать. Но нет-нет да и появится в коридоре какой-нибудь клешник с трогательным чубом. Викниксор усмехается.
С каким трудом, с какой трепкой нервов он выцарапал места продавцов в магазинах Резино-металла для подросших ребят.
Его встречали насмешливо:
— Помилуйте, у нас дефективных нельзя, воровство будет.
— Унижался, давал честное слово, а своего добился. Радовался за ребят. А они начали воровать на работе. Так и должно. Работу достал, а квартир не смог. Школа бузит, школа ворует, хулиганит и оказывает на них свое влияние. Вот если бы этим ребятам достать квартиры!
Недавно пришел Костя Финкельштейн. Он радовался тогда. Подумал: 'Не забыли ещё'. Хотел спросить, как живет, где работает. Но Костя остановился в дверях и, не здороваясь, сказал:
— Виктор Николаевич, вы подлец…
Викниксор включает свет и перелистывает 'Летопись'.
Она по углам обуглилась, несколько страниц вырвано. Если бы не Александр Николаевич, вытащивший ее из огня, 'Летопись ' больше не существовала бы.
Викниксор читает последние записи:
'Преображенский и Калинин явились в школу в нетрезвом виде'.
'Воспитанник Сусликов пойман в краже белья из гардеробной'.
'Нижняя спальня долго не ложилась спать'.
'В верхней зале трое воспитанников — Васильев, Арбузов и Евграфов — совершили нападение на воспитателя Селезнева и нанесли ему удар по голове'.
Викниксор захлопывает летопись. Нечего читать. И так известно, что полшколы в пятом разряде. И еще известно, что пятый разряд теперь пустая формальность. Ребята привыкли и уходят гулять самовольно.
Через день после того, как полшколы ушло куда-то, Викниксор узнал со стороны, что ребята ходили
