вашим столиком.
Патриция улыбнулась:
– Он написал одну хорошую книгу о парижских годах Хемингуэя.
– Да, я читал. Не такой уж кошмар.
– Как близко Ричарду удалось подобраться?
Гектор улыбнулся:
– Наверное, довольно близко. Во всяком случае, он уловил дух времени.
– Расскажите подробнее, – попросила она, расстегивая сумку и доставая оттуда инкрустированный мундштук.
Гектор выудил свою старую «Зиппо» из кармана и дал ей прикурить. Она посмотрела на гравировку на зажигалке.
– Боже мой, – воскликнула Патриция, – я читала об этой зажигалке и о вашей игре, когда вы заканчивали предложение друг за друга. – Она улыбнулась. – Знаменитое «настоящее предложение», когда вы с Папой выдавали друг другу идеально построенные предложения, открывающие бесспорную правду, изложенную экономно, просто и стилистически идеально.
Гектор, пожалуй, не так бы сказал, но суть она уловила.
– Попали, – сказал он.
– И надо же, тысяча девятьсот тридцать второй год. Они делали эти зажигалки надолго, верно?
– «Зиппо» предлагает бесплатную ремонтную программу, – сказал Гектор. Он заметил, как ее рука соскользнула с зажигалки на его пальцы. Ее тонкие пальцы поглаживали его руку. Ногти Патриции были выкрашены красным лаком, но обгрызены. Гектор еще не знал, двинется ли он в этом направлении в жизни, но в голову ему уже пришла первая строчка нового рассказа или романа:
Он запомнил фразу, чтобы обдумать позднее.
– Какую политику поддерживает Ричард? Он не за правое крыло?
Патриция сморщила нос:
– Господи, да нет. Мы почти все марксисты, а Ричард еще левее меня.
– Я всегда слышал, что все левые носят длинные волосы.
– Тогда зачем вы спрашиваете?
Гектор улыбнулся:
– Допустим, мне не хочется с вами расставаться, тяну время.
Она одарила его заслуженной улыбкой и склонила голову набок. Теперь она показалась Гектору более симпатичной. Сексуальный взгляд, полные губы, длинная шея.
И Гектор вдруг почувствовал, что ее нога прижалась к его ноге и слегка двигается вверх-вниз.
Она неожиданно нахмурилась:
– Сколько сейчас времени?
Гектор взглянул на свой «Таймекс».
– Без десяти двенадцать.
– Черт! – сказала Патриция. – Мне надо лететь… я провожу занятия в секции. «Хемингуэй и другие». Вроде как рассматриваем Папу через призму Юнга. Вы можете прийти, а потом…
Ее нога снова потерлась о его ногу.
Довольно приятно, но на секцию его терпения не хватит.
– У меня на ближайшие два часа есть дела. Так что боюсь, пойти я не смогу, дорогуша. Вы здесь на все время конференции?
– Да, – разочарованно сказала она. – Вы тоже?
– До грустного конца. Давайте продолжим позднее, идет?
Патриция улыбнулась:
– Договорились.
16. Шакалы
Если только эти мерзавцы (критики) не хвалят вас взахлеб, скажу так: не обращайте на них внимания.
Бродя по темным, обшитым панелями холлам гостиницы, Ханна разглядывала черно-белые фотографии в рамках голливудской элиты 40-х и 50-х годов, которая сделала Сан-Вэлли своей лыжной Меккой: Ингрид Бергман и Кларк Гейбл, Говард Хоукс и разномастные олимпийские чемпионы. Ханна задержалась у портрета великого человека с тремя сыновьями и фотографиями его прилипал и двух жен, которые ездили вместе с ним в Айдахо, и особенно Мэри, которая была с ним во время последней поездки и осталась здесь, чтобы похоронить его.
Ханна, четвертая миссис Полсон, как она стала о себе думать в последнее время после краткого визита к Мэри, умудрилась ухватить угловую кабинку в слабо освещенной столовой. Она разместилась под портретом Папы, где ему уже было за сорок и он успел отрастить животик. Он изображал из себя «толстого женатика» при усах и ухмылке, стоял рядом с Гарри Купером и еще каким-то человеком, о котором давно забыли, и двумя настороженными черными собаками. Все они явно гордились тем, сколько птиц им удалось настрелять.
«Четвертая миссис Полсон».
Ханна все еще удивлялась, откуда Мэри узнала так много о личной жизни Ричарда. И пока она не могла заставить себя дочитать тот экспромт о ее браке с Ричардом. Несколько параграфов, которые она успела прочесть в Дозорном доме, очень ее расстроили. Позднее она пыталась расспросить Ричарда. Но он клялся, что ничего не рассказывал Мэри о своей семейной жизни, когда с ней переписывался или во время телефонных переговоров перед поездкой в Айдахо.
А как понять эту приманку вдовы насчет участия Ханы в написании ее биографии? Ханна никак не могла выбросить эту мысль из головы, хотя и знала, что Ричард ни за что не согласится.
В конечном итоге она сломалась и поведала Ричарду о том, что видела мужчину из ресторана – того самого, который, как она была уверена, следил за ними и следовал за ними пешком в гостиницу от Дозорного дома, куда приехал вслед за их автобусом. Ричард отмахнулся от тревог Ханны, но не так оскорбительно, как она опасалась.
– Маленькая деревня с единственной большой достопримечательностью для туристов… Наверняка Папин двор сейчас главный перекресток в Айдахо.
Когда она пила апельсиновый сок, услышала хриплый, женоподобный голос:
– Какого черта здесь делает Ричард? Он не выступает с докладом, как ты знаешь. Черт, да его не публиковали в «Ревю» два года, с той поры как напечатали его крошечную статью насчет дерьмового неподписанного стихотворения, которое он отыскал на стене на Кубе, когда мы все там были. Ну, еще была эта небольшая статья насчет двусмысленностей в осеннем номере «Сан», но она была такой небрежной и бессодержательной – просто копание в старой грязи.
Другой голос сказал:
– Наверное, нам не следует говорить про Кубу и о том, что там произошло. Ты только расстроишься. Снова.
Ханна посмотрела в ту сторону поверх потрепанного дешевого издания первого романа Гектора Ласситера «Рапсодия в черном» на пару за соседним столиком. Мужчина и женщина. Ханна немного удивилась: по голосам ей показалось, что разговаривают две женщины. Мужчина, произнесший последнюю фразу, был лысоват, и контуры его черепа четко проступали под взбитыми, как сладкая пена, плохо прокрашенными волосами. Очки темные, в роговой оправе. Плечи тесного синего костюма обсыпаны перхотью. Голос грубый, но женский.
Женщина, сидевшая напротив этого тролля, закурила свежую сигарету и отпила глоток вина из стакана с пятнами бледно-сиреневой помады. Она напомнила Ханне сразу всех ассистенток, с которыми ей довелось столкнуться во время ее не столь долгого обучения в аспирантуре на курсах рассказа и критики. Но эта дама
