Мота молниеносно слез с панциря и без спешки двинулся в сторону устья. Он миновал край склона и отошел к середине русла. Вода и дальше едва доставала ему до колен.
Человек в лодке должен был его уже заметить, однако плыл дальше, наслаждаясь тишиной, солнцем, запахом воды, который и действительно был неплох. Трансер с находящимися в нем пассажирами и скрытый за ними вездеход, заслоненные изломом обрывистого берега и деревьями, со стороны реки увидеть было невозможно. Во всяком случае кому-то, кто привык уделять окружению столько внимания, сколько жители виднеющегося за рекой города.
Мота прошел еще несколько шагов и поднял руку.
— Очень извиняюсь… — начал он не слишком громко сверхвежливым тоном. Прозвучало это в его устах так необычно, что я невольно должен был усмехнуться. Волк, показывающий лапу, одетую в козью шкуру.
Лодка поравнялась с нами и медленно начала уходить к противоположному краю русла. Еще минута, и она исчезнет из поля зрения, оставляя нас в неуверенности, а действительно ли человек у руля не заметил укрытых под обрывом машин, или только оказался хитрее нас?
Мота сделал еще несколько шагов вперед входя уже в воды реки. Вода поднималась все выше и выше, секунду назад до половины бедра и теперь она уже доходила до того места, где у него под блузой был пояс с энергетическими узлами. Покрытый чешуей материала — это все же не скафандр. Он не мог идти дальше.
Внезапно он закачался и плоско ударил ладонью о поверхность воды, словно хотел на нее опереться. Из его горла выплыло растянутое рыдание:
— Ооочень проошу…
Это подействовало. Парус лодки немного сдвинулся. Человек, сидевший на корме, потянулся к рычагу и ленивым движением повернул ручку к себе. Нос лодки описал широкую дугу.
Мота стоял спокойно и ждал. Торча по пояс в воде, скорченный и сгорбившийся, он делал все, что мог, чтобы произвести впечатление кого-то, кто, лишенный помощи, непременно должен был погибнуть. Яхтсмен находился на расстоянии неполных пятнадцати метров. Уже только двенадцати. Десяти…
Я спокойно смотрел, как житель города Новых маневрирует парусом. Оранжево-золотое яйцо было послушно каждому его жесту, словно законом ему был не ветер, а невыраженное намерение человека. Управление этим квази-парусом шло исключительно через механизмы, спрятанные в мачте. На борту не было ни кусочка веревки. Собственно руль представлял собою какую-то конструкцию, смонтированную из целой системы переключателей. Я мог бы присягнуть в том, что держать его ручку во время сильнейшего шторма не требует приложения силы, большей, чем та, которую может выжать из себя двухлетний ребенок. Не было сомнений, что Мота оказался прав. Я управляюсь без труда! Что не значит — что с удовольствием!
Лодка остановилась. Я видел, как человек на корме медленно поднимает голову и поглядывает на Моту вопросительным взглядом. Он носил на голове что-то вроде полупрозрачного тюрбана, края которого образовывали затеняющий лицо козырек. Его грудь и спину покрывали свободно свисающие куски похожего на тонкую вуаль материала, сцепленные на плечах округлыми эполетами, украшенными вышитыми или наклеенными цветами.
— Что-нибудь случилось? — спросил он тихим голосом, немилосердно растягивая гласные.
— Очень извиняюсь, — повторил свое Мото, осторожно хватаясь за борт лодки. Очень медленно тормозимая ленивым течением яхта начала двигаться к берегу. Голова Моты сантиметр за сантиметром перемещалась к корме. Наконец она заслонила голову человека, сидящего в кокпите. Тот немного приподнялся. Его ладонь упала на борт яхты. Он наклонился к незнакомцу, который так неожиданно вырос в воде, чтобы помешать ему…
6.
— Пристань имеет очертания подковы, — говорил я шепотом, стараясь не двигать губами.
До берега было еще добрых сто метров, но в опускающемся сумраке я мог не заметить кого-то, кому вид человека в лодке, рассказывающего самому себе, что он видит и что делает, наверняка заставил бы задуматься.
— Огибаю волнолом, — продолжал я. — Вижу проходящий по середине подковы… низкий помост, у которого стоят яхты. Их действительно много. Быть может, лодки имеют и свои постоянные места у мола, но не буду его больше ни о чем расспрашивать, — я машинально взглянул в сторону фортика, где в темноте маячил невыразительный продолговатый предмет — силуэт, в котором кто-то, не сориентированный, не рассмотрел бы очертаний человеческой фигуры. — Все лодки стоят под парусами, — сказал я еще, — и я плыву в первый же просвет между ними. Это пока все. Отзовусь уже из города, — закончил я.
Побережье, с которого сбегал плоско положенный на воду помост, сияло сотнями ламп. Они не были слишком яркими. На гладкой поверхности реки едва поблескивали слабые цветные дорожки, не доводящие тот свет даже до половины длины разведенных плеч волнолома. Мне не без труда удалось высмотреть свободное место у помоста и вывести туда лодку так, чтобы бортами не задеть соседних. Я заметил уже до того, что из носов всех причаливаемых лодок торчат какие-то палкообразные прутья или манипуляторы. Каждый из них заканчивался воронкообразным утолщением, прикрепленным к плите помоста. Я встал, и, держась за край паруса, прошел на нос лодки, увязая по щиколотки в мягкой эластичной обшивке, часть которой я должен был оторвать от пола, чтобы прикрыть то, что находилось в форпике. В этот момент от носа отскочила словно бы длинная планка, узкая как клинок. Она пролетела, на миллиметр разойдясь с моей головой и с громким чавканьем прилипла к помосту. Я подождал немного, а потом опустился на колени, что бы вблизи присмотреться к такому странному швартовому. Утолщение на конце планки оказалось разновидностью резиновой присоски. Все устройство во время плавания плотно прилегало к обшивке носа. Видимо, оно выскакивало, когда лодка попадала дном в какой-либо зацеп или вытянутую поверхность воды веревку. Это был автомат. Обычный механизм, только снова немного чересчур хитрый, как на мой вкус.
Я встал и прошел на помост. Топнул. Не слишком сильно. Ответило приглушенное тупое эхо. Плита была выложена каким-то мясистым, скользким материалом, похожим на те, из которых делают скафандры для аквалангистов. Я еще стоял, прислушиваясь, когда сразу позади меня раздался сонный и удивительно мягкий голос:
— Ты опоздал…
Я окаменел. Первое, что мне пришло в голову, что меня приняли за кого-то другого. Кого-то, кто забыл о назначенной встрече. Но голос мог с таким же успехом принадлежать и человеку, который ожидал «нашего»
