Тем же самым днём после обеда, когда Донал читал Арктуре вслух, сидя в библиотеке, снизу вдруг раздался пронзительный звон дверного колокольчика. Донал побежал посмотреть, кто это, и к его великой радости в переднюю вошла запыхавшаяся миссис Брукс, дрожащая от страха и тревоги.
— Что с её светлостью? Она здорова? Жива? — воскликнула она и тут же бросилась к Доналу, схватила его за руки, а потом порывисто обняла, как собственного сына. Как только она обнаружила обман, её воображение сразу же начало рисовать перед ней самые жуткие картины — правда, далеко не такие жуткие, как то, что произошло на самом деле. Донал провёл её к молодой госпоже, и, выслушивая их рассказ, экономка то и дело всплёскивала руками, охала, качала головой, вскрикивала и вполголоса произносила угрозы и анафемы в адрес бессердечного графа.
— Теперь я могу спокойно оставить вас, миледи, — сказал Донал. Он так и продолжал стоять, как будто был готов уйти в любую минуту.
— Наоборот, теперь вы можете спокойно оставаться здесь, и слава Богу! — возразила миссис Брукс. — Пусть только кто–нибудь попробует сюда сунуться, коли мы с вами оба здесь! Кто знает, что там ещё придумает наш сумасшедший граф? А что он сумасшедший, и сомневаться не приходится. В лечебницу его надо, подальше от добрых людей. Нет уж, мистер Грант, никуда я вас не пущу!
— Да я только хотел сходить к тётушке Комен, — объяснил Донал.
— А–а, туда–то, конечно, сходите. Только чтобы домой поздно не возвращаться!
— Я думал, что поживу пока там, но готов сделать так, как скажете вы, миледи.
— Возвращайтесь лучше домой, — сказала Арктура.
Первой, кого увидел Донал, войдя в знакомый домик, была Эппи. Она мгновенно отвернулась и выбежала из комнаты, и Донал сразу же понял, почему. Дори же встретила его тепло и сердечно, но в её глазах уже не светился, как прежде, лукавый и задорный огонёк. Только сейчас Донал с болью в сердце заметил, как она переменилась после смерти мужа. Казалось, она устала от мира. Пригласив Донала войти и усадив его к столу, Дори тоже присела рядом, расправила на коленях передник, прямо посмотрела ему в лицо, потом опустила глаза на свои руки и ничего не сказала.
— Я знаю, что вас так тревожит, Дори, — сказал Донал. — Но во имя всего святого прошу вас, выслушайте меня! У Эппи ещё не всё потеряно, да и Господь не дремлет. Конечно, овечка ваша сильно обманулась и заблудилась, и шерсти ей повыщипали немало, но если теперь она будет держаться ближе к Божьему стаду, то со временем поймёт, что этот пройдоха так её потрепал вовсе не из–за того, что Господь и думать про неё позабыл. Жалко, что она, бедняжка, принесла своим родным столько горя и стыда. И почему только люди по молодости обманщикам верят, а тех, кто им правду говорит, никак слушать не хотят? Всё равно, она же не воровка какая–нибудь! Хоть и себя наказала, и нас обидела, и Господа огорчила, а всё–таки негоже нам её презирать, словно она богачка какая–нибудь, что на чужом поте и крови наживается. Вот увидите, когда придёт нам всем пора предстать перед праведным Судом Божиим, не одной важной даме придётся посторониться, чтобы пропустить вашу Эппи вперёд.
— Ой, мистер Грант, вы так говорите — ну совсем как мой Эндрю! — вздохнула бедная женщина, утирая грубым передником свои усталые, старые глаза. — Я, конечно, всё для неё сделаю, что надо, но ведь такой–то грех под полу не спрячешь!
— Да как же можно его прятать?! — воскликнул Донал. — Не дай вам Бог и подумать о таком! Пока она жива, об этом все будут знать и помнить, так что придётся ей, бедняжке, это бремя нести. Конечно, Господь Сам даст ей и помощь, и облегчение, но покрывать ничего не станет. Ведь в Его Царстве не бывает ничего тайного да скрытого, разве не так?
— Так, всё так. Не дай Бог, чтобы было по–другому!
Через пару дней вернулись мистер Грэм с сестрой и по просьбе леди Арктуры поселились в замке. За последнее время, объяснила им Арктура, она убедилась в том, что дядя больше не способен управлять её делами. Сейчас он в Лондоне, и сначала она тоже поехала было с ним — в округе так и продолжают думать, что они уехали вместе, — но потом вернулась. Дядя не знает, где она, но ей пока не хочется, чтобы он об этом узнал. Лучше, чтобы до поры до времени место её пребывания оставалось в тайне. На это у неё есть веские причины, и потому она убедительно просит их о личном одолжении: никому не говорить о том, что она в замке. А пока она будет очень признательна, если мистер Грэм как можно более полнее ознакомится с тем, как обстоят денежные дела лорда Морвена и каким образом он до сих пор распоряжался её имуществом.
Вскоре после того, как мистер Грэм начал входить в истинное положение дел, обнаружилось, что большая часть доходов, полученных графом с имения, бесследно пропала. Леди Арктура не захотела дальше вдаваться в подробности, но распорядилась, чтобы больше никаких денег ему не высылали.
Какое–то время от лорда Морвена и вовсе не было никаких вестей, но в конце концов от него пришло письмо, составленное Форгом и подписанное им самим, с требованием срочно выслать деньги по указанному адресу. Мистер Грэм отправил ему ответ, полный уклончивых извинений, но чека так и не послал.
Отец с сыном написали ещё раз, и он снова отказался выполнить их приказание. Граф начал угрожать, но управляющий оставался непреклонен. Его светлость продолжал требовать денег, осыпая мистера Грэма ругательствами и проклятиями, но в замке ни он, ни Форг так и не появлялись. Наконец управляющий написал графу, что не станет посылать денег никому, кроме самой леди Арктуры, на что лорд Морвен ответил собственноручно. Неужели мистер Грэм ничего не знает? Должно быть, он был за границей и потому не слышал, что леди Арктура умерла шесть недель назад и давно похоронена.
Отвечать на это письмо управляющий не стал.
Донал съездил в Глашгар и привёз Дейви назад в замок. Они возобновили ежедневные занятия, и Арктура с удовольствием к ним присоединилась. Прошло несколько недель, и древний замок встрепенулся и зашевелился. Каменщики и плотники трудились с утра до вечера. Стену, за которой прятались окна забытой часовни, сломали, а сами окна с чудесными витражами, даже ничуть не потрескавшимися, хорошенько вымыли и очистили от многолетней пыли и грязи. Проход, пролегавший прямо под ними, снова открыли, и теперь в часовню можно было зайти прямо с парадной лестницы. Леди Арктура распорядилась привезти орган, небольшой, но с особенно мягким и глубоким звуком, и попросила встроить его в галерею. Потом из её спальни открыли проход к узкой каменной лестнице, ведущей вниз, и теперь она могла спускаться в часовню прямо от себя, играть на органе сколько душе угодно, а когда на замок вдруг налетал юго– восточный ветер, слушать, как в звуки органа вплетаются серебристые вздохи и всхлипы эоловой арфы, словно грёзы о дивных мелодиях небесных сфер.
Когда рабочие взялись за кровать, чтобы вынести её из часовни, она почти вся развалилась прямо у них в руках. Остался лишь резной балдахин и вычурная спинка. Балдахин подвесили над камином в самом большом зале замка, а спинку — над камином в гостиной Арктуры. Алтарь переставили на своё прежнее место, как раз туда, где стояла кровать. Донал подробно записал всю историю о том, как они искали и нашли заброшенную часовню, и Арктура поместила её в семейные анналы.
Однако вскоре все с печальной очевидностью стали замечать, что леди Арктура всё больше слабеет и бледнеет. Её хрупкое здоровье не выдержало пережитого ужаса. Теперь она почти всегда выглядела счастливой и довольной, но временами силы внезапно покидали её. Донал вместе с миссис Брукс не на шутку встревожились и с беспокойством следили за ней. Сейчас её главной радостью стал орган, которому она отдавала много больше сил, нежели позволяло её нынешнее состояние. Нередко длинные коридоры и проходы вдруг наполнялись плавными переливами его аккордов, одновременно торжественных и простых, — то ли от того, что маленький инструмент отличался необыкновенной мощностью и проникновенностью звука, то ли от того, что часовня располагалась в самом сердце замка. Донал частенько сидел на крыше, вслушиваясь в дивную музыку, доносящуюся до него из знакомой каминной трубы, внимал мелодиям и гармониям, рвущимся на свободу из под её пальцев, научившихся поклоняться Богу, и радовался, думая о том, что её дух наверняка улетает ввысь на крыльях прекрасных звуков и вместе с ними устремляется к своему истинному дому.
Однажды Арктура, как обычно, пришла поиграть на органе, и музыка завладела ею так безраздельно, что она, позабыв обо всём, бессознательно запела старый гимн «Господь не оставит Своих детей». Она даже не подозревала, что её слушают двое: один наверху, на крыше, а другой — внизу, в часовне.
Ярким солнечным утром спустя двенадцать месяцев после своего отъезда лорд Морвен снова подошёл к замку. Он уже почти считал его своей собственностью, хотя иногда в его душе всё же возникали некоторые
