— Да, — ответил тот на его радостный взгляд, — вид отсюда замечательный! Когда я сам впервые здесь очутился, мне показалось, что я на небесах!
Стены в комнате были пустыми и голыми. На них не было даже штукатурки, и Донал вполне мог бы пересчитать в них все камни. Но, к счастью, они были совершенно сухими.
— Вы, наверное, думаете, как холодно тут будет зимой, — догадался старик. — Ничего, не бойтесь! Дверь закроете, она крепкая, плотная. Вот вам камин, а дров и торфа внизу полно. Конечно, тащить их наверх — работа не из лёгких, но на вашем месте я бы уже сейчас начал потихонечку запасаться на зиму. Вечерами, пока никого нет. Глядишь, скоро и натаскаете себе сколько надо.
— Но тогда я забью себе всю комнату, — огорчённо сказал Донал. — Мне бы хотелось хоть немного свободного места.
— А–а! — старик многозначительно поднял вверх указательный палец. — Вы ещё не знаете, сколько места у вас будет наверху — и всё ваше! Пойдёмте.
Два поворота вверх по лестнице, и они вышли ещё к одной двери. За ней открывалась широкая обзорная площадка. Широким каменным полукругом без перил или парапета она венчала всю башню, и её край проходил прямо над окном его комнаты. Хорошо, что у Донала была крепкая голова, потому что от высоты ему внезапно стало не по себе. Конечно, скоро он к этому привыкнет, потому что старик–дворецкий шагнул на площадку без тени неловкости или страха. Донал пошёл за ним. На другой стороне площадки он увидел несколько ступенек, ведущих к своеобразной сторожевой башенке, похожей на нарядную будку для часового, сработанную из камня. Сидя в ней, можно было спокойно обозревать всю простиравшуюся внизу долину. Дальше ещё одна пара ступенек вела на крышу замка, сложенную из громадных тёсаных камней. Между площадкой и скатом крыши пролегал широкий проход. Наконец, оказавшись на плоской части крыши, они спустились вниз на несколько ступенек, и Донал увидел два пустых деревянных сарайчика.
— Вот сюда можете всё и складывать, — показал старик.
— Действительно! — воскликнул Донал, которому всё больше и больше нравилась мысль о таком невероятном просторе на самом верху замка. — А никто не будет возражать, если я стану таскать сюда дрова?
— А кому тут возражать–то? — удивился дворецкий. — По–моему, кроме меня об этом местечке вообще никто не знает.
— И мне можно принести сюда сколько угодно дров и торфа?
— Да, я вам разрешаю, — с важностью ответил старик. — Если вы, конечно, не станете зря это всё расходовать. Этого я не терплю. Но что вам и вправду нужно, тут вы себя ни в чём не стесняйте… Да, ужин будет подан в классную комнату к семи вечера.
Они спустились к двери в комнату Донала, и старик оставил нового жильца поосмотреться. Несколько секунд Донал прислушивался к его удаляющимся шагам, а потом снова вошёл к себе. Он ни разу не задался вопросом, почему его поселили так далеко от остальных. Ему даже нравилось, что здесь, в уединении, он сможет распоряжаться своим свободным временем как ему угодно. Он тут же начал осваиваться. В углублении стены обнаружилось несколько полок, куда он поставил книги, а под ними стоял комод, в который он уложил свою одежду. Затем Донал достал бумагу, перо и чернила и уселся за стол.
Хотя окно его комнаты было так высоко над землёй, смолистый запах молодых сосенок, поднимающийся на тёплом ветерке в чистом, разогретом на солнце воздухе, доносился и сюда, а парящий высоко в небе жаворонок сообщал молодому поэту, как идут дела возле небесных врат. Свежий аромат подымался вверх, а песня струилась вниз всё время, пока Донал писал матери. Письмо получилось длинным. Запечатав его и написав адрес, Донал задумался.
Видимо, обедать и ужинать ему предстоит в одиночестве. Ну, так это даже к лучшему. Значит, можно будет всё время читать. Только вот как найти классную комнату? Наверное, кто–то за ним придёт. Должны же они вспомнить, что он в замке новичок и не знает дороги!
До ужина оставался целый час, и на Донала вдруг навалилась дремота. Он прилёг на кровать и крепко заснул. Когда он проснулся, вокруг стояла глубокая ночь. Тишина и молчание окружали его со всех сторон. Ночь была безлунной, но не слишком тёмной и очень ясной. Донал даже разглядел стрелки на своих часах: было ровно двенадцать. Значит, никто о нём не побеспокоился… Ой, как хочется есть! Но ничего, раньше бывало и похуже, так что и в этот раз он как–нибудь обойдётся. Кстати, у него наверняка ещё остались лепёшки…
С сумкой через плечо Донал вылез на верхнюю площадку и осторожно прошёл к сторожевой башенке. Там он уселся на каменную скамью и в обществе звёзд принялся за остатки своего скромного обеда. Сон взбодрил его, и он ничуть не хотел спать, но при этом чувствовал себя как–то странно, необычно. Он ещё никогда не осознавал себя так полно и живо. Ему нередко приходилось ночевать под открытым небом, но до сих пор он ещё никогда не ощущал ночи так близко, ни разу не оставался в таком бескрайнем уединении. Он оказался отделённым от всей земли подобно юнге, который в одиночку висит на мачте, раскачивающейся из стороны в сторону. Всё внизу отступило в неопределённость; земля и всё живущее на ней превратились в смутную тень.
Доналу казалось, что он умер и отошёл в сферы, не знающие телесного прикосновения и ощущения твёрдой почвы под ногами. Над ним возвышался могучий купол звёздных небес, и он не мог ни подняться туда, ни убежать прочь. На секунду он увидел в них символ жизни, такой недостижимый и, увы, безнадёжный. Сам он висел между небом и землёй, изгнанный отовсюду и абсолютно ничей. Истинная жизнь, казалось, отходила от него всё дальше и дальше, и его рука хватала лишь пустоту. Только лицо Сына Человеческого могло успокоить его и уверить в том, что жизнь эта всё–таки существует.
Только слово из Его уст могло подтвердить, что всё хорошо, всё истинно и жизнь сама по себе настолько небесна и высока, что познать её как должно он сможет, лишь целиком очистившись сам. Ах, какой нереальной и сказочной казалась ему сейчас древняя библейская история! Неужели до Бога действительно можно достучаться молитвами, исходящими из человеческой нужды? Как в этом увериться? Донал снова и снова взывал в распростёртые небеса, вопрошая, есть ли там ухо, которое услышит его. Что, если никто ему не ответит? Каким жутким и пугающим станет тогда его уединение! Но может быть, это тоже часть возрастания, и надо научиться жить и верить, когда не слышишь? Может быть, чтобы вера его воистину совершилась, ему пока не дано знать, как близок Бог?
— Господи! — воскликнул он. — Жизнь вечная есть знать Тебя и Твоего Отца! Я не знаю Тебя и Отца, у меня нет вечной жизни. Я могу только жаждать и алкать большего. Прошу, покажи мне Отца, Которого знаешь лишь Ты один!
И по мере того, как он молился, внутри его появилось и начало расти некое Божье прикосновение, наполнившее его так, что он просто не мог удерживать всё это внутри, и даже бескрайняя вселенная не смогла бы вместить в себя его переполнившееся сердце.
— Кроме Бога не нужно ничего. Его Одного довольно, — сказал наконец Донал и успокоился.
Глава 13
Непонятный звук
И вдруг в ночной тишине до него донёсся какой–то странный звук. Откуда он раздавался и что это было такое, Донал не имел ни малейшего представления. Может, это всплески и жалобы журчащей внизу воды? Или заблудившийся в воздухе отголосок мелодии, прилетевшей издалека и ослабевшей в пути? Или это один из тех таинственных и пока необъяснённых звуков, которые как будто бы рождаются в самом воздухе? Или отзвук тихого ангельского плача — ведь если ангелы способны ликовать, они наверняка способны и плакать! Или это полузадушенный человеческий стон? Может быть, какое–нибудь беззаконие свершается там, на лугу, белеющем полотном возле берега реки, чьё платиновое мерцание Донал ещё мог различить сквозь прозрачно–лиловую темноту ночи?
И тут снова раздался протяжный мелодичный всхлип. Нет, должно быть, это всё–таки какая–то приглушённая музыка. Вот уж воистину, по ночам вершатся диковинные дела! Может быть, днём жаркие солнечные лучи оставили эту мелодию в еловых ветвях, и теперь в ночной тиши она ожила и зазвучала, как алмаз, вбирая в себя дневной свет, в сумерках ещё сильнее испускает своё лучистое сияние? Ведь на свете
