— Ах вот оно что! Что ж, мне нечего вам сказать.
Донал поднялся.
— Мне и правда очень стыдно, — сказала леди Арктура.
— Из–за того, что даёте мне возможность доказать свою честность?
— Ну, по крайней мере, в этом больше нет нужды!
— Но я жажду возмездия! Пусть это станет вам наказанием за то, что вы усомнились в человеке, которому почти не имели оснований верить, — лукаво улыбнувшись, проговорил Донал, — Придётся вам всё–таки прочесть мои доказательства! То есть, если вы согласитесь подождать, пока я сбегаю наверх. Не бойтесь, я быстро — хотя до башни Балиол отсюда далековато.
— Да, Дейви сказал мне, где вы живёте. Там, должно быть, холодно и очень одиноко! Интересно, почему миссис Брукс определила вас именно туда?
Донал уверил её, что для него лучшего жилья и придумать невозможно, и тут же скрылся за дверью. Не успела леди Арктура опомниться, как он снова был перед нею, держа в руках кипу листков, свёрнутых в тугую трубку.
— Вот, — сказал он, разворачивая перед ней свиток. — Если вы не сочтёте за труд всё это прочесть, то увидите, как рождалось на свет то самое стихотворение. Видите, сначала строки совсем приблизительные, неточные. Смотрите, как много здесь помарок, сколько всего пришлось стереть и заменить! Дальше всё стихотворение переписано заново, как бы набело, но потом опять пошли зачёркивания и поправки, чтобы хорошенько его отшлифовать. Видите, какие слова я выбрал вместо тех, которые были в самом первом варианте? Потом их, правда, тоже пришлось заменять, пока я не нашёл нужные. По–моему, мисс Грэм не сомневается в том, что стихотворение написал именно я, потому что она ясно дала мне понять, что считает его весьма слабым. Но судя по вашим усилиям узнать подлинного автора, вам оно даже по душе!
Леди Арктура подумала, что он иронизирует, и тихонько, но горько вздохнула. Сердце Донала дрогнуло и переполнилось состраданием.
— Я ничуть не хотел посмеяться над этим вашим желанием! — горячо заговорил он. — Напротив, оно мне льстит. Но разве не странно видеть, как подчас наши сердца не желают верить как раз в то, во что только и стоит верить? Ведь что–то непременно является истинным — так почему же не самое достойное? По крайней мере, оно должно оказываться истинным гораздо чаще, чем недостойное. Почему, например, нам легче поверить в Божью суровость, нежели в Его доброту? Почему нам легче думать, что один человек списал стихотворение у другого, нежели верить в то, что оно появилось в его собственной голове? Некоторые, даже глядя на эти черновики, скажут, что я нарочно постарался подделаться под стиль и размер чужого стихотворения, чтобы доказать своё авторство, которого на деле вовсе не существует, но при этом не побеспокоятся проследить, как же рождалось и изменялось это стихотворение под моим пером. Надеюсь, миледи, что вам будет совсем нетрудно определить, настоящие эти наброски или нет. И вообще, это неплохое упражнение в логике и анализе.
— Одно я знаю точно: мне будет очень интересно на это взглянуть, — сказала леди Арктура. — Я ещё ни разу не видела ничего подобного и вообще не знаю, как пишутся стихи. Неужели поэзия всегда требует столько труда и отделки?
— Когда как. На некоторые стихи уходит больше времени и усилий, на другие меньше, а какие–то и вовсе даются без труда. Самое сложное — это освободить мысль от шелухи ненужных выражений, чтобы она выступила как можно яснее.
Тут миссис Брукс, должно быть, решила, что предоставила им вполне достаточно времени на разговоры, и снова появилась в комнате. Немного поговорив с ней, леди Арктура поцеловала её в щёку и попрощалась. Донал отправился к себе в башню, раздумывая о том, действительно ли молодая хозяйка замка переменилась так сильно, как это ему показалось. То ли прежде леди Арктура избегала его, а теперь перестала, то ли по каким–то другим причинам, но с того самого дня он стал видеть её в замке гораздо чаще, и они никогда не встречались без взаимного приветствия и приветливой улыбки.
Через два дня леди Арктура вернула ему черновики. Она сказала, что внимательно прочла каждую поправку и пометку и потому больше не могла бы сомневаться, что стихотворение написал именно автор этих набросков, даже если бы сама уже не уверилась в его правдивости.
— Правда, вряд ли они убедили бы суд присяжных, — заметил Донал и поднялся, чтобы бросить исписанные листки в огонь.
Угадав его намерения, леди Арктура бросилась к нему и едва успела выхватить черновики у него из рук.
— Отдайте их мне, — попросила она. — Пусть они останутся мне укором и напоминанием.
— Делайте с ними всё, что вам угодно, миледи, — ответил Донал. — Они мне уже не нужны — разве что для того, чтобы подарить их вам!
Глава 34
Сапожник
В семье, где на первый взгляд всё складывается мирно и по–доброму, тем не менее, могут оказаться горькие корни несогласия и раздора, и не видно их лишь потому, что никакое чуждое влияние пока не заставило их проявиться на поверхности. Внешнее спокойствие ещё не доказывает внутреннего согласия, а лишь позволяет нам на него надеяться. А уж там, где внутренней гармонии почти нет (как, например, в семействе лорда Морвена), покой может нарушиться в любую минуту.
Лорд Форг какое–то время провёл в Эдинбурге, где, несомненно, был в центре всеобщего внимания, и потому по возвращении в замок стал заметно высокомернее и, казалось, заглушил в себе внутренний голос, который прежде сдерживал его. Должно быть, он считал это новой и взрослой свободой, но на деле он лишь безвольно покорился своим ненасытным желаниям и отверг все законы свободы подлинной. Именно тогда, когда человек меньше всего удовлетворён — не самим собой, а своими действиями, — он начинает ставить себя выше тех запретов, которые раньше не смел преступать, даже будучи ими недоволен. Кроме того, он начинает ревностно требовать от других уважения и почтения к собственной персоне. Ещё бы! Ведь все вокруг должны признать его неоспоримое величие и превосходство! Какое–то время они с Доналом практически не видели друг друга, и Донал ничего о нём не знал. К тому же, лорд Форг почти ни с кем не общался, и даже Дейви однажды пожаловался, что Перси стал совсем не таким весёлым и приветливым, как раньше.
Целых две недели Эппи не навещала деда с бабкой, и когда на вторую неделю Донал тоже не смог прийти к ним в гости, старикам, конечно же, стало не по себе. Поэтому одним морозным вечером, когда последние солнечные лучи уже угасали на западном краю горизонта, Эндрю Комен появился на кухне графского замка и спросил миссис Брукс. Слуги приняли его дружелюбно, но Эппи среди них не было. Вскоре к сапожнику спустилась экономка, всегда относившаяся к нему с неподдельным уважением. Она не знала, почему Эппи уже так долго не показывалась в городе, но пообещала тут же за ней послать. Сразу отыскать Эппи не удалось, однако миссис Брукс забежала к Доналу сказать ему о приходе сапожника, и тот сразу спустился на кухню.
— Может, мы пока немного пройдёмся, Эндрю? — спросил он. — Если вы, конечно, не очень устали. Уж очень вечер сегодня славный, да и в сумерках разговаривать — приятнее некуда.
Эндрю с радостью согласился. Они обогнули замок с дальней от города стороны и спустились вниз по широким каменным террасам, на каждой из которых был устроен небольшой цветник. По краю нижней террасы были высажены два ряда деревьев, образующих длинную и узкую аллею, огибающую замок и соединяющую две дверцы в его стенах на противоположных сторонах.
Одна из них вела во двор к хозяйственным пристройкам, а другая выходила в сад, расположенный на западном склоне холма. В это время года в саду почти никто не бывал, а в такое время дня тем более. Туда–то Донал и повёл своего друга. Они вышли в кухонную дверь, прошли через конюшню и оттуда спустились к каменному колодцу на уровне второй террасы. Оттуда они спустились ещё ниже и увидели старые клетки, в которых когда–то держали соколов для охоты. Теперь это место совсем обветшало, но пока ещё не было заброшено окончательно. Здесь–то и была одна из дверей, ведущих на аллею, огибающую
