— Вечер добрый, — поздоровался Донал.
— Лучше некуда, — не поднимая глаз, ответил сапожник, занятый особенно важный стежком. — Погода самая что ни на есть знатная.
— Знатная, — кивнул Донал. — Только почему–то у вас тут странно пахнет. Правда, вечер здесь, пожалуй, ни при чём, и погода тоже.
— Тут вы тоже в точку попали, — согласился сапожник. — Но погода всё ж таки при чём, потому что ветерок — вот запах–то сюда и долетает. Это из сыромятни, она тут неподалёку. Кто привык, тому даже нравится. Вы не поверите, сэр, но я сквозь этот запах даже клевер могу учуять. Конечно, кожа не для всех так сладко пахнет, как для меня. Я ж сапожник, куда мне без сыромятни! Но когда сидишь тут целыми днями с утра до вечера, поневоле научишься выискивать маленькие радости да благодарить Господа Бога. А заново узнать старое благословение — это порой даже лучше, чем увидеть новое! Вот взять хоть пару башмаков: коли старые как следует починить, так они будут ещё лучше новых.
— Так–то оно так, — сказал Донал, — только я что–то не пойму, при чём здесь благословение.
— А вот вы представьте себе, сэр, как вы надеваете старые, знакомые башмаки, которые нигде не жмут, нигде не натирают и которые вам так отменно починили, что носить — не сносить! Разве это не то же самое, что заново увидеть давнее благословение, о котором вы раньше и не думали?
С этими словами сапожник на секунду поднял своё маленькое морщинистое лицо. Его весело посверкивающие глаза встретились с глазами бывшего пастуха, и тот увидел в них родственную душу, такую же необычную и чудну`ю. Старый мастер принадлежал к извечному братству тех христиан–философов, которые внешне оторваны друг от друга на годы и неизмеримые расстояния, но внутренне единомысленны и неотделимы от себе подобных. Самобытность в таких людях трудится рука об руку с терпением, свободно и неторопливо совершая своё дело. Во взгляде сапожника Донал увидел созревшую душу, выглядывающую из своего временного жилища и готовую по первому зову кинуться в солнечный свет новой жизни. Несколько мгновений он не шевелясь смотрел на своего нового знакомого мудрыми, прозорливыми глазами. Ему показалось, что они знакомы уже много лет.
Сапожник снова поднял голову и посмотрел на него.
— Вижу, вам тоже нужна моя помощь, — сказал он, добродушно кивая на босые ноги Донала.
— Точно так, — ответил Донал. — Не успел я от дома отойти, как оторвалась подошва, но не возвращаться же? Вот и пришлось топать босиком.
— И вы, должно быть, поблагодарили Господа за давнее, но новое благословение — за то, что вы и родились, и выросли с самыми настоящими подошвами, да ещё и своими, не покупными!
— По правде говоря, — ответил Донал, — мне и в самом деле есть за что Его благодарить. Столько всего вокруг хорошего! Неудивительно, что обо многих из этих благословений я просто забываю. Но я благодарен вам за напоминание — и спасибо Господу за то, что Он дал мне крепкие ноги!
Он снял со спины мешок, развязал тесёмки и протянул развалившийся башмак сапожнику. Тот присвистнул.
— Да–а… Что называется, душа от тела отлетела, — протянул он, неспешно и деловито рассматривая башмак со всех сторон.
— Ага, — согласился Донал. — Без воскрешения, пожалуй, не обойтись.
— И шутки–то у вас, сэр, старые! Только хорошая шутка не износится, пока рядом с нею живут поэзия и правда!
«Ну, кто теперь скажет, что это не Божьих рук дело? — подумал про себя Донал. — Я–то думал, что у меня просто башмак порвался, а Господь через этот башмак дал мне такого чудного друга!»
Тем временем сапожник продолжал внимательно разглядывать башмаки.
— Может, их уже и чинить не стоит? — немного обеспокоенно спросил Донал.
— Чинить–то стоит, пока кожа стежок держит, — ответил старик. — Только вот не знаю, что мне спросить с вас за работу. Ведь дело тут не только в том, сколько у меня на это уйдёт времени. Надо ещё подумать, сколько вы эти башмаки проносите. Не могу же я брать за работу больше, чем она того стоит! Вот починю я вам башмак, возьму шиллинг, а от башмака проку всего на шесть пенсов. Да вы, как я погляжу, больше и заплатить–то мне не сможете. Нет, так нельзя! Только вот в чём загвоздка: чем дряхлее башмак и чем меньше он вам прослужит после починки, тем больше над ним приходится корпеть!
— Сколько вы над ним сидите, столько и нужно спрашивать.
— Значит, когда ко мне придёт бедняк, у которого больше и надеть–то нечего, придётся ему сказать, что его овчинка выделки не стоит. А ведь людям такое слышать тяжко, особенно тем, у кого ноги не такие крепкие, как у вас!
— Но разве так заработаешь на хлеб? — спросил Донал.
— Об этом я не беспокоюсь. Обо мне есть кому позаботиться.
— И кто же о вас заботится, если не секрет? — поинтересовался Донал, уже угадывая ответ.
— Ну, Сам Он, правда, не сапожник, но когда–то был плотником, а теперь Он среди нас, мастеровых, самый главный, всему Глава. И если Он чего не выносит, так это скряжничества!
Сапожник замолчал, но Донал ничего не ответил, и через минуту он опять заговорил:
— Если кто ради блага ближнего берёт с него меньше, чем положено, тому и награда будет больше, когда придёт время отправляться домой. А тому, кто хватает всё, что руки загребут, Он скажет: «Значит, о себе заботился? Ну так и продолжай, ты уже получил свою награду. Только ко Мне не подходи, Я не знаю тебя»… А что делать с вашими башмаками, сэр, ума не приложу. Они ещё вам послужат, и я с радостью за них возьмусь, но ведь завтра воскресенье. Другие–то у вас есть?
— Нет, пока не привезут сундук. Только вряд ли его привезут до понедельника или даже до вторника.
— И как же вы тогда пойдёте в церковь?
— Да я не особенно беспокоюсь о том, чтобы каждое воскресенье непременно бывать в церкви. Но если бы я и хотел пойти в церковь или чувствовал, что должен туда пойти, неужели вы думаете, что босые ноги удержали бы меня дома? Неужели я побоюсь, что Господь оскорбится, увидев ноги, которые Он Сам же и сотворил?
Сапожник подхватил башмак с оторванной подошвой и тут же принялся за него.
— Будет у вас башмак, сэр, — сказал он, — пусть я даже всю ночь над ним просижу. Второй до понедельника и так продержится. А этот я до завтра починю, постараюсь поспеть к службе. Только вам надо будет зайти за ним ко мне домой, чтобы народ не смутился, увидев, что я работаю в День Господень. Они, бедолаги, не понимают, что Христос Сам трудится и в субботу, и в воскресенье — и Отец Его тоже!
— Значит, вы думаете, что в этом нет ничего плохого, чинить башмаки по воскресеньям?
— Плохого? Что же плохого в том, чтобы повиноваться своему Господу в день Его воскресения, как и всю неделю до него? Я знаю, многие так и рвутся отнять этот день у Сына Человеческого, даром что Он Господин и субботы. Только ничего у них не выйдет.
Глаза его сверкнули, и он удвоенной силой принялся за старый башмак.
— Но простите, — упорствовал Донал, — тогда не лучше ли сказать об этом прямо и работать по воскресеньям открыто, у всех на глазах?
— Во–первых, сказано, чтобы мы не творили добрые дела на виду у всех. А во–вторых, велено не бросать жемчуг перед свиньями. По мне, сэр, починить ваши башмаки — дело куда получше, чем пойти в церковь, поэтому мне и не хочется показываться перед людьми. Вот если бы я это делал из нищеты, ради денег, тогда это было бы совсем другое дело.
Донал не сразу понял, что имел в виду сапожник, но потом сообразил, что поскольку Господня суббота была дана людям для отдыха, старик считал, что в этот день должно отдыхать, а если и работать — то только ради блага ближнего. Если же человек лихорадочно работает и по субботам, и по воскресеньям из– за страха остаться без пищи и питья, значит, он мало доверяет Небесному Отцу и живёт так, как будто жив одним только хлебом.
— Или давайте лучше так, — предложил сапожник, немного поразмыслив. — Завтра я сам их вам принесу. Вы где живёте?
— Сам не знаю, — ответил Донал. — Вот, думал остановиться в «Гербе лорда Морвена», да что–то мне тамошний хозяин не очень по душе пришёлся. Может, вы знаете какой–нибудь чистый, хороший дом, где я мог бы снять комнатку, и хозяева не стали бы драть с меня втридорога?
