чтобы с пользой скоротать последний вечер, ведь «Красная стрела» уходила почти в полночь. С учетом этого обстоятельства, дающего шанс, что кто-нибудь из ребят уступит мне свой билет, я пригласил Лиду в театр. И действительно, один из старшекурсников вошел в мое положение.
И вот я стою у театра. Слякотная погода, которая держалась целую неделю, сменилась легким морозцем. Идет пушистый снег. И, как сказочная принцесса, возникает из снежной круговерти стройная девушка.
А когда я сдал в гардероб наши пальто и получил возможность, как следует разглядеть Лиду, то почувствовал, что вроде снова влюбляюсь. Она казалась мне очаровательней любой из множества толпившихся в фойе красавиц в изысканных вечерних туалетах, хотя и была одета в простенький темный костюм и на ней не было никаких украшений, кроме маленькой брошки в виде бабочки.
Что-то заставило меня остановить взгляд на этой бабочке. Бледно-зеленый, почти белый цвет, овальные крылышки-паутинки… Так это ж мой подарок! И вряд ли Лида выбрала эту брошку случайно. Значит…
Она заметила мой взгляд.
— Нравится? Правда, красивая? А знаешь, кто мне ее подарил? — У меня перехватило дыхание. — Борис Снегирев. Ну, мальчик, который сидел со мной за одной партой. Он еще был самый сильный в нашем классе.
«Ты все перепутала, Лида, — хотел сказать я. — Это же мой подарок».
Однако ничего не сказал.
Букет красных роз
После программы «Время» началась трансляция вечера поэзии, и Александр Алексеевич остался у телевизора один. С первого этажа доносилась музыка, там были танцы. Танцевать он не умел, спать вроде еще рано, читать не хотелось. Вот и оставалось сидеть одному, слушать стихи, которые он никогда не понимал, и злиться на весь свет.
Но скоро этот абстрактный «весь свет» приобрел черты вполне конкретного человека, а именно жены Татьяны. Конечно же, если бы не ее уговоры, он не поехал бы в санаторий. Сидел бы сейчас у Кольки Ильина в его уютной квартире, попивали бы они пивко, а может, еще и с лещом, как в тот раз, и не спеша вспоминали студенческую жизнь, строительный отряд, где подружились, военные сборы после четвертого курса. А потом походил бы он по Ленинграду, просто так, без всяких экскурсий, и было бы ему радостно узнавать те улицы, дома, мосты и памятники, что показывал ему семь лет назад Николай, как всякий коренной ленинградец, знающий свой город не хуже штатного экскурсовода. Тогда ему тоже пришлось идти в отпуск в ноябре. Тоже сдавали машину, тоже надо было выбивать недостающие узлы. Хуже нет, когда имеешь дело не с одним-двумя, а с добрым десятком поставщиков, и большинству из них твоя машина, как говорится, до лампочки, и они, хотя и понимают, что тебе надо сдать ее к празднику, чтобы выполнить обязательство, но у них свои обязательства и их тоже подводят свои поставщики. Теперь все позади. Пятого ноября машину запустили, и после праздников начальство без звука подписало заявление на отпуск. Он уже настроился ехать к Николаю, даже обговорил по телефону день приезда, но, когда получал отпускные, встретился случайно в бухгалтерии с предместкома, и тот, расспросив о планах и узнав, что, собственно, планов никаких нет, так, погостит недельку-другую у друга в Ленинграде, а потом поболтается дома: отдыхать — не работать, сделал ему неожиданное предложение махнуть в санаторий в Кисловодск. Пропадала горящая путевка, предназначавшаяся для кого-то из начальства. Так что, можно сказать, Александру Алексеевичу крупно повезло и с него причитается. Он стал отказываться: мол, и друг уже ждет, и на здоровье, слава богу, грех жаловаться, пусть съездит лучше тот, у кого печень больная — или что там лечат в этом Кисловодске? Предместкома страшно разволновался, обозвал его дураком, и он, чтоб уж совсем не обижать человека, да и прослыть дураком не хотелось, сказал, что если время терпит, то надо бы посоветоваться с женой. Предместкома оттаял немного, дал сроку до утра, потому что путевка начиналась через три дня, и, если поездом, уже послезавтра надо выезжать. Когда за ужином рассказал он Татьяне про путевку она тоже заявила: будешь последний дурак, если откажешься, а Николай со своим Ленинградом подождет; и объяснила, что лечат в Кисловодске совсем не печень, это рядом — в Ессентуках, здесь же самые целебные факторы — и нарзан, и горный воздух — для таких, как он, начинающих гипертоников. А еще успокоит он свои нервишки, которые совсем расшатал, пока сдавал эту машину, премию за нее получать набежит народу ой-ой-ой, по командировкам же мотаться желающих что-то немного было.
Он и сам уже замечал, что в последнее время начал психовать, и голова частенько побаливала. И ему стало даже приятно, что вот жена так горячо уговаривает, значит, беспокоится о его здоровье, хотя и сама намечала заставить его после Ленинграда сменить проводку на кухне, а в комнате Игоря сделать полный ремонт.
Теперь же, после пятидневного пребывания в санатории (срок вполне достаточный, чтобы озвереть от скуки, вызываемой размеренным однообразием курортной жизни), он понял, что нервы расшатались совсем не из-за машины. Если вспомнить, почему психовал, так все из-за нее, из-за Татьяны. Взять хотя бы эти регулярные субботние стирки. Уже в восемь будит, чтобы помог ей задвинуть в ванную стиральную машину. «А потом спи, пожалуйста, сколько хочешь». Черта с два потом заснешь! Поворочался двадцать минут, встал, а зубы дочистить негде — в ванной «Эврика», а в раковине на кухне жена овощи моет. Вот так с утра и испорчено настроение на целый день.
Дальше Александр Алексеевич хотел было подвергнуть Татьяну уничтожающей критике за то, что она, врач, да не просто врач — зав. терапевтическим отделением районной поликлиники, значит, должна соображать что-то, а она вечно кутает Игоря, и он из-за этого простужается, и она кутает его еще больше. Своим же пациентам, небось, твердит: почаще проветривайте помещение, обливайтесь холодной водой…
Тут пришлось прервать анализ профессиональной компетенции жены, потому что сзади кто-то сел в кресло и приятный женский голос произнес:
— О! В нашей богадельне, оказывается, есть любители поэзии!
Александр Алексеевич сразу узнал этот голос. К нему подсела та самая отдыхающая, на которую он обратил внимание еще в день своего приезда. Есть особый тип женщин — они не красавицы, нет, бывают даже и не очень симпатичные, а только умеют себя подать, преподнести каким-то хитрым образом, так что любой мужчина, встретив такую, невольно замедляет шаг да еще и оборачивается, чтобы получше разглядеть, чем же это его зацепили.
Вот и Александр Алексеевич скосил глаза и притормозил, когда, ведомый диетсестрой к месту; за которым предстояло ему в течение двадцати четырех дней принимать пятнадцатую диету, проходил мимо блондинки, оживленно о чем-то беседовавшей с двумя седовласыми бодрячками в элегантных спортивных костюмах. Их столы оказались соседними, но судьба в лице диетсестры распорядилась посадить его спиной к блондинке, так что он видел ее лишь, когда шел на свое место. На третий, кажется, день Александр Алексеевич поймал себя, на том, что специально тянет время, чтобы прийти в столовую тогда, когда уже там будет блондинка. Накануне он заявился ужинать в числе первых, она гораздо позже, и ему почему-то стало досадно, что он лишил себя возможности смотреть на нее все те двадцать шагов, что составляли путь от входа до ее стола.
Что же в ней все-таки привлекало внимание? Может, чуть вызывающий соломенный цвет волос? Или пухлые капризные губы? Или родинка на подбородке? Или ее наряды — довольно оригинальные, без сомнения импортные вещицы, которые, как показалось Александру Алексеевичу, меняла она не меньше трех раз на дню? А может, этот голос, довольно низкий и какой-то воркующий?
— Да нет, какой я любитель, — почему-то счел нужным объяснить Александр Алексеевич. — Просто сижу от нечего делать.
— Вы в семнадцатом полулюксе, кажется? — спросила блондинка. Он кивнул и возгордился: мол, и на нас обратили внимание.
