диалог.
— Картофель ел в мундире. — Вытерев лицо полотенцем, я сообразил, что молча от него не отделаться.
— Картошку чистить надо, — сделал мне замечание танкист. — Вечно вы, городские, с кожурой все рубаете. А еще мандарины вам привозят. Вы же тупые, как моя Гусеница. Ей говоришь: 'Стоять!' — а она, зараза, копытами сучит. Хорошо, что не кованная.
Тимоха тут же начал расстегивать портки. Видимо, намереваясь ознакомить меня со своей производственной травмой.
— У нас во дворе все удобства, — заметил я устало.
— Кого? — не понял Тимоха. — Удобство нашел. На брюхе сплю вторую ночь.
— Ты патроны получил?
Испытывая неистребимое желание врезать Тимохе по шее, я смахнул картофельную кожуру со стола и мусорное ведро.
Теперь он понял. Они понимают, когда хотят.
— Не опаздывай! — Застегивая на ходу галифе, Тимофей устремился к выходу. — Никешу тоже нынче провожают в последний! Твои все там!
Часть вторая
ПОРОЗ
Погоcт
Мешок с глухим стуком упал на крышку Никешиного гроба, прежде чем Настя успела бросить на нее горсть мерзлой земли. Я пришел тихо и незаметно. Я прокрался на похороны, как вор. Я появился сзади, когда Филимон и сосед его, Чехов, уже опускали гроб в могилу на веревках.
Последнее земное пристанище деревенского дурачка было таким же непритязательным, как и он сам: без кистей, кумача с черными анархистскими бантами и обойными гвоздями, без венков с пластмассовой бакалеей и лент с надписью 'Безвременно усопшему другу на вечную память'. Тем более что он и не усоп. Его подло зарезали, словно кролика, по моей собственной наколке.
Рядом с могилой стояли Настя, прижимавшая к губам угол шерстяного платка и теребившая крестик на груди, Гаврила Степанович, обнимавший ее единственной рукой, однофамилец автора повести 'Случай на охоте' и Филя, опиравшийся на ржавый лом, точно епископ на посох. Его мохнатая шапка валялась на грязном снегу рядом с холмиком глины, увенчанным штыковой лопатой. Видно, буйну голову Филя обнажил задолго до начала прощальной церемонии. Пришлось ему, видно, попотеть, взламывая окаменевшую почву.
— Что это? — Филимон вздрогнул, уставившись на мою бандероль, громыхнувшую о доски.
Гаврила Степанович лишь вопросительно посмотрел на меня.
— Венок. — Я не стал вдаваться в детали. — От коллектива Балабановской спичечной фабрики.
Настя все поняла. Она кинулась мне на шею и покрыла поцелуями мои небритые щеки. Она прижалась ко мне животом и зашлась таким счастливым смехом, что Чехов перекрестился. Подумал, надо полагать, что Анастасия Андреевна с горя двинулась умом.
— Ну, студент! — Обрубков криво усмехнулся, но глаза его потеплели. — Я бы с тобой в разведку не пошел. Пленных ты не берешь, я так полагаю.
— А я пошла бы! — с жаром вступилась за меня Настя. — Я бы и в контрразведку с ним пошла бы!
— Помяни черта, он и тут. — Гаврила Степанович нахмурился.
К подножию холма подкатил грузовик с бортами, обтянутыми крепом. Натужно урча двигателем, он пополз вверх по склону и заглох где-то уже на полпути. Из кузова посыпалась похоронная команда: братья — танкисты, Пугашкин с фотографом, уважавшим поминки, и даже судебный эксперт Евдокия Васильевна, близко знавшая покойного после смерти. По ее боевому и задорному виду можно было предположить, что Семен Ребров снова пообещал натопить баню. Последним с подножки грузовика соскочил Паскевич. Он был в шинели с синими петлицами и капитанскими погонами на плечах, брюках, заправленных в боты, и касторовой шляпе с оврагом посреди тульи.
— Странная форма, — заметил Чехов, наблюдая за разгрузкой.
— Форма? — Я взял Настю под локоть. — Нет. Это содержание, друг. Это самая суть.
— Как суть? — растерялся любитель-мотоциклист.
— Известно как: ширинку расстегивают и поливают нас, грешных. 'Мы-де граждане простые, наши пули холостые, но никто из нас не носит бутербродов в кобуре'.
— Ты, Сережа, в Казанском институте выступай, — одернул меня Гаврила Степанович. — А здесь люди лежат.
Филимон крякнул и принялся засыпать глиной Никешину могилу.
А вот о могиле для своего верного нукера Алексей Петрович Ребров-Белявский похлопотал заранее. Могила дожидалась прибытия траурной процессии под рябиной. Место было почетное. Даже ягоды сохранились на ветках — синицы не все еще склевали.
Провожающие вытащили из кузова гроб. Он был накрыт переходным знаменем ударников социалистического труда, временно отделенным от древка. Четырех, правда, капитанов для выноса тела не набралось. Гроб с Фаизовым взвалили на плечи два капитана, сержант и рядовой. Женщину от физической работы освободили, а фотограф предпочел заняться своим непосредственным делом: запечатлением скорбного события на пленку. Невооруженным глазом было видно, что младший командный состав бронетанковых войск предварительно клюкнул и не стоило его ставить в авангарде. Проходя мимо нас, танкисты уже переругивались. Танкисты были маленькие, а татарин — большой и тяжелый.
— Мы чей крест, вообще, несем? — пыхтел Семен, спотыкаясь о кочки. — Он же мусульманин до мозга!
— Точно, братуха, — поддакивал Тимофей, поправляя соскальзывающий с плеча угол гроба. — На санках его надо было сопровождать.
— Сперва вообще пехота идет! — все более распалялся Ребров-старший. — Мы должны замыкать и поддерживать прямой наводкой!
— Точно, братуха. — Тимофей замедлил шаг. — Офицерье обязано личным примером, а не взади шастать.
Далее не сговариваясь, мятежный экипаж бросил гроб и дружно подался в стороны. Пугашкин с Паскевичем от неожиданности уронили скорбный груз, но — не честь мундиров. Оба карательных департамента добросовестно готовили свои штаты к внештатным ситуациям. Пугашкин выхватил пистолет.
Так, — фыркнула Настя. — Похороны обретают массовый характер.
Я был рад, что ее настроение изменилось.
— Отставить! — лениво скомандовал Паскевич. Бузотеры застыли, точно Бобчинский и Добчинский в финальной сцене пьесы.
— Сколько им впаяем? — Паскевич забрал у следователя табельное оружие. — По червонцу, я думаю, хватит. И без права переписки.
— Больше пятнадцати суток не могу, — замялся Пугашкин. — Мелкое хулиганство. Хотя если они знамя порвали, тогда, безусловно, статья. Умышленная порча в особо крупных размерах.
— Фотокамеру сюда. — Паскевич обернулся к увлеченному съемкой Виктору.
— Зачем? — Вопрос криминального фотографа явно запоздал. Кассета с хроникой последних событий была нещадно засвечена.
