— Витязь! — произнес он с чувством. — Лично буду ходатайствовать! С палашом и канистрой взял матерого! Какую смену воспитали, а?
Паскевич торжествующе оглядел собравшихся, и, ей-богу, глаза его светились гордостью за всех них. Настя, положив мне голову на плечо, улыбалась. Ее отец был отомщен — вот что имело значение, а болтовню своего начальника она и не слушала.
— Я хочу тебя, — прошептала она мне на ухо. — Прямо сейчас.
Обрубков наблюдал за происходящим с иронией. Паскевича он при этом как будто не замечал. Данное обстоятельство показалось мне очень странным. Прежде я не задумывался, отчего два старых боевых товарища избегали друг друга, и в самом ближайшем времени решил это выяснить.
Заметив, что братья-танкисты мнутся у могилы и медлят с погребением, Алексей Петрович окликнул Семена.
— В багажнике возьми, — бросил он презрительно, когда тот подскочил на зов хозяина.
— В багажнике! — крикнул брату Семен. Тимоха потрусил к 'Волге'.
— Есть! — Он поднял над головой ящик с водкой, словно футбольный кубок, вырванный в изнурительном финале.
Не дожидаясь продолжения торжеств, мы с Настей вслед за Гаврилой Степановичем вернулись к Никеше. Великан-лесничий с Чеховым так и не отошли от его могилы. Они уже разровняли холмик и водрузили деревянный крест, обложив его у основания хвойными ветвями.
Настя извлекла из брезентовой сумки четверть самогона и, расстелив на могиле чистое полотенце, выложила на него незатейливую закуску: холодные котлеты, лук и черный хлеб, нарезанный загодя. Затем она раздала нам граненые стаканчики, и мы выпили молча за упокой раба Божьего а, может, и не раба. Может, Никеша был самым свободным человеком из всех, кого я так и не узнал.
— А что, Гаврила Степанович, — прикурив сигарету, я осмелился на вопрос, давно меня занимавший, — верно ли в народе толкуют, будто ваша левая рука на погосте захоронена?
— Давно ль ты в народ наш ходить повадился? — Обрубков глянул на меня как-то со значением. — Участкового Колю Плахина все называли моей левой рукой. Андрей его этим прозвищем наградил: Левая Рука — друг индейца Гаврилы. Таких, как Плахин, поискать. Упорно свой долг исполнял и был уже близок…
К чему был близок участковый, Гаврила Степанович не досказал.
— Рядом с Андреем он лежит, отцом Настиным.
Сорокин
Изучая при свете настольной лампы обратную сторону бубна, я заметил на его обечайке изображения каких-то насекомых. Миниатюры эти, нанесенные, скорее всего, красной тушью при помощи тончайшего пера или подобной же кисточки, возбудили во мне живейший интерес. Когда надолго погружаешься в стихию недомолвок и постоянных инсинуаций, где господствует акустический и оптический обман, только мельчайшие детали позволяют тебе отличить замшелый камень от хищника, подстерегающего добычу. С некоторых пор я всему придавал значение и, как оказалось, не ошибся. Мастерство исполнителя, помноженное на царапины и трещинки, испещрявшие темное от времени дерево, лишали меня возможности рассмотреть рисунки и даже сосчитать их — так близко они были посажены — без увеличительного стекла.
— Откуда на тебе бабушкин свитер? — Настя дожидалась меня в постели. При этом она поднимала и опускала ноги, накрытые простыней. Казалось, нос белоснежной лодки плавно вздымался на волнах и резко нырял в пучину. Анастасия Андреевна делала упражнение, описанное в брошюре для беременных женщин.
— Ты меня будешь сегодня укачивать? — Одно и то же она никогда не спрашивала дважды.
— Разве тебя еще не укачало? — Отложив в раздражении бубен, я стал раздеваться.
— Опять все напутал. — Ее голос прозвучал за моей спиной снисходительно и ласково. — Это меня должно нервировать поведение будущего отца. Так в руководстве написано. Еще меня должно мутить, но не мутит. Приливы и отливы должны чередоваться. Где они?
Я нырнул под одеяло, и морская тема на этом закончилась.
— Наверное, тебе уже нельзя, — сказал я без всякого желания, поскольку желание испытывал весьма ощутимое.
— Чепуха. — Настя через голову стянула ночную рубашку. — Поменьше надо руководства идиотские читать. Они все морально устарели. Их сочинители — старые девственницы.
— Кандидат медицинских наук Смирнов А. Б., — вспомнил я фамилию автора и ладонью провел по животу Насти.
На этом повивальная тема закрылась. Я любил ее. И потом я ее любил. И раньше. И когда нас на свете не было.
— Ты очень сильный, — пробормотала Настя, отворачиваясь к стене. — У тебя должны быть наложницы. Много наложниц. И я их всех убью.
Вскоре она уже тихо посапывала, завернувшись и одеяло, как ручейник.
Осторожно, чтобы не разбудить ее, я встал с постели и надел подштанники. Бубен под зеленым плафоном лампы отливал трупным цветом. Это был его цвет. 'Пора и мне отлить', — подумал я, на цыпочках пробираясь к двери.
Большая Медведица, оставив далеко позади созвездие Гончих Псов, отдыхала в ночном безоблачном небе. В сарае ворчал Хасан. Опустив глаза, я посмотрел на желтые чертежи, нашел в них некоторое сходство с грядой Курильских островов, славных своими гейзерами, и бодро взбежал на крыльцо. По пути в кабинет Обрубкова я задержался у печки. Сухие березовые поленья, подброшенные мною в ее раскаленное брюхо, затрещали, точно ореховая скорлупа в зубах щелкунчика.
— Чем могу? — От неожиданности я уронил брегет — луковицу на пол.
Брегет я безошибочно отыскал в темноте. Он всегда висел на гвоздике слева от письменного стола егеря. Но как бесшумно я ни двигался, чуткий сон бывалого разведчика я все же потревожил. Или Гаврила Степанович вовсе не спал.
— Брегет, — прохрипел я, испытывая чувство неловкости, ибо ловкость мне на этот раз изменила.
— Четверть второго, — отозвался Обрубков.
— Спасибо. — Я нащупал командирские часы и положил их на стол.
Тема времени была на этом исчерпана. Я двинул обратно на кухню.
— Брегет забыл, — напомнил из темноты Гаврила Степанович. — Но я и так тебе скажу. Это иероглифы.
— Не понял.
Я действительно не понял.
— Тебе же не луковица потребовалась, а линза на циферблате, верно? — Он включил ночник и приподнялся на подушке.
Гаврила Степанович приподнялся, а я сел на табурет. Прямо на пузырек с таблетками от больной печени егеря.
— Ну, тащи его сюда, — усмехнулся мой шеф. — Ты же не остановишься на достигнутом.
Через минуту мы вместе рассматривали внутреннюю сторону бубна. Расчленять часы с гравировкой 'За доблесть, проявленную в борьбе с Колчаком' нам для этого не пришлось. В берестяной шкатулке Обрубков хранил довольно мощную лупу современного образца. Посредством искусственного увеличения красные насекомые на обечайке превратились в четыре иероглифа, плохо сохранившиеся, но вполне узнаваемые.
— Цзе ши хуань хунь, — прочитал егерь.
— Теперь все ясно. — По выражению моего лица Гавриле Степановичу не составило труда догадаться, что завтра я поеду покупать китайский словарь.
