Наджье Аскарзаде двадцать два года, она журналист, свободный от формальных и неформальных связей и обязательств. Вот уже четыре недели она находится в Бхарате, и только что ей удалось заполучить возможность взять интервью, которое может дать настоящий толчок карьере.
– Подавление любых сомнений в нереальности происходящего, – замечает Наджья.
До ее ушей доносится гул моторов дирижабля, каждый из которых установлен в одной из громадных ног «слона».
– Дело обстоит вот как. Просто роли, просто персонажа публике всегда мало. Ей нужна роль, скрытая за ролью, будь это я, – Лал Дарфан с каким-то нарочитым самоуничижением касается руками своей вздымающейся диафрагмы, – или вполне реальный, из плоти и крови, голливудский актер, или поп-звезда. Позвольте мне задать вам вопрос. Что вам известно о, скажем, такой западной поп-звезде, как Блошан Мэттьюз? Только то, что вы видите по телевизору, то, что читаете в «желтой» прессе и узнаете из светских сплетен. А что вам известно о Лале Дарфане? Практически то же самое. Все эти персонажи для вас не более реальны, чем я, но и ничуть не менее реальны.
– Но ведь люди всегда могут случайно столкнуться со знаменитостью где-нибудь на улице, встретить на пляже, в аэропорту или даже в обычном магазине…
– Неужели? Знали вы кого-нибудь, кто вот так, как вы говорите, случайно сталкивался со знаменитостями?
– Ну, я слышала… А…
– Вы понимаете, что я имею в виду? Мы получаем информацию обо всем через тот или иной носитель. И чего греха таить, я – настоящая знаменитость, и моя слава также вполне реальна. Более того, полагаю, что в наши дни именно слава творит реальность. Вы согласны со мной?
В голосе Лала Дарфана звучат ноты из бесконечного се риала с его героем. Это голос, созданный для того, чтобы соблазнять, и он уже обвивает Наджью кольцами искушения. Лал вопрошает:
– Можно мне задать вам личный вопрос? Он совсем простой. Какое самое раннее ваше воспоминание?
Она всегда так близка, та ночь огня, хаоса и страха… Отец берет ее с кровати, несет куда-то на руках, по всему полу разбросаны бумаги, в доме страшный шум, в саду мечутся какие-то огни. В основном она помнит только это. Конусы света фонарей, покачивающиеся над розовыми кустами. Бегство по поселку. Проклятия отца, заглушаемые звуком мотора. Он все поворачивает машину, поворачивает и поворачивает. А свет фонарей – ближе и ближе. Отец ругается, но проклятия его звучат как-то уж слишком вежливо – ведь полиция явно пришла за ним.
– Я лежу на заднем сиденье автомобиля, – говорит Наджья. – Я лежу, вытянувшись всем телом. Вокруг ночь. Мы очень быстро едем по Кабулу. Машину ведет отец, мать сидит рядом с ним, но я не вижу их из-за высоких спинок передних сидений. Я понимаю, что они беседуют, а их голоса доносятся откуда-то издалека. Да, еще включено радио. Родители хотят что-то услышать, но я не могу ничего разобрать… – Теперь она знает, что это должно было быть сообщение о нападении на дом и том, что выписан ордер на их арест. До того, как полиция закроет аэропорт, оставалось всего несколько минут. – Я вижу, как мимо меня проносятся уличные фонари, нахожу в их чередовании удивительный, хоть и однообразный ритм: вначале свет каждого из них освещает меня, за тем спинку моего сиденья, а потом исчезает в окне…
– Потрясающий образ! – восклицает Лал Дарфан. – Сколько вам тогда было лет? Три или четыре года?
– Еще не было четырех.
– У меня тоже есть одно очень раннее воспоминание. Именно благодаря ему я знаю, что я не Вед Прекаш. Помню шаль «пейсли», развевающуюся на ветру. Небо было голубым и безоблачным, и край шали вился где-то сбоку. Мне все это видится словно в кадре, однако основное действие проходит за ним. Да, только край шали, и сильный ветер, но вижу с предельной отчетливостью… Мне говорят, что все происходит на крыше нашего дома в Патне. Мама взяла меня наверх, чтобы уберечь от испарений, отравляющих все внизу на уровне первого этажа, и я лежу на одеяле, а надо мной зонтик.
Шаль незадолго перед тем выстирали, она висит на веревке и сушится. Странно, я помню, что веревка шелковая. Воспоминание о том, что она шелковая, не менее яркое, чем все остальное. Мне было самое большее два года. Вот. Два воспоминания… Вы, конечно, скажете: ваше выдумано, а мое – настоящее. Но… кто знает? Вполне возможно, вам что-то рассказали, а вы с помощью воображения превратили чужой рассказ в собственное воспоминание, однако оно может быть и ложным, искусственно созданным и имплантированным в сознание.
Сотни тысяч американцев считают, что их разум оккупирован серыми человечками-инопланетянами, которые загнали им специальный механизм в задний проход и таким манером контролируют их сознание. Фантазия – и, вне всякого сомнения, ложные воспоминания, но неужели из-за этого они становятся нереальными, поддельными людьми? В конце концов, из чего состоят наши воспоминания? Из белковых молекул с разным зарядом. В этом мы все вряд ли сильно отличаемся друг от друга, как я полагаю. Дирижабль в виде громадного слона, глупая диковинка, которую сделали по моему заказу; наше представление о том, что мы летим над Непалом. Все перечисленное – не более чем различные сочетания по-разному заряженных молекул белка. Хотя подобное можно сказать о чем угодно. Вы называете то, о чем я говорю, иллюзией, а я называю это фундаментальным основанием моей вселенной. Полагаю, что я вижу ее весьма отличным от вас образом… впрочем, откуда мне знать? Откуда мне знать, что то, что кажется мне зеленым, вы тоже воспринимаете как зеленое? Мы все заперты в маленьких коробках своих «Я» из кости или из пластика, Наджья. И никому из нас не суждено из них выбраться. Можем ли мы в таком случае доверять воспоминаниям?
Не знаю, как ты, гадкий компьютер, а я доверяю, думает Наджья Аскарзада. Я вынуждена им доверять, ибо то, что я есть, создано этими воспоминаниями. Причина, по которой я нахожусь здесь, болтаю, сидя в нелепом, наполовину виртуальном, наполовину реальном «куполе удовольствий» со звездой телевизионных «мыльных опер», страдающей манией величия, коренится исключительно в тех самых давних воспоминаниях о свете и движении.
– Но в таком случае вы – как Лал Дарфан – сильно рискуете? Я имею в виду Законодательство Гамильтона относительно Искусственного Интеллекта…
– «Сыщики Кришны»? Евнухи Маколея, – отвечает Лал Дарфан с желчью в голосе.
– Я это к тому, что для вас сказать, будто вы обладаете самосознанием – а именно об этом, как мне представляется, и шел разговор, – равносильно подписанию собственного смертного приговора.
