– Я вовсе не говорил, что обладаю самосознанием или какими-либо чувствами, что бы все подобные слова ни значили. Я – сарисин уровня 2,8, и меня узкое положение вещей вполне устраивает. Я лишь высказываю свое право на реальность, на то, что я не менее реален, чем вы.
– Значит, вы не смогли пройти тест Тьюринга?
– Я и не должен проходить тест Тьюринга. И не стал бы его проходить. Тест Тьюринга!.. Да что он доказывает? Давайте я вам опишу его. Классический антураж: две запертые комнаты и «маленький гений» со старомодным компьютерным монитором в центре. Посадим вас в одну комнату, а Сатнама из Отдела по связям с общественностью – в другую. Думаю, именно он организовал нынешнюю прогулку – с девушками работает, как правило, он. Надо сказать, что Сатнам большой пижон… «Компьютерный гений» у монитора задает вопросы, вы набираете ответы. Стандартная процедура. Задача Сатнама – убедить «гения» в том, что он женщина. Он может лгать, изворачиваться, говорить что угодно, лишь бы заставить поверить в эту явную ложь. Думаю, вы прекрасно понимаете, что ему не составит большого труда добиться успеха. Но неужели тот факт, что Сатнам убедит компьютер, что он женщина, на самом деле сделает Сатнама женщиной? Не думаю. По крайней мере Сатнам уверен в обратном. Чем в таком случае попытка компьютера выдать себя за сознательное существо отличается от только что описанной мной ситуации? Может ли имитация, модель явления, рассматриваться как само это явление, или же в разуме присутствует нечто настолько уникальное, что делает его единственным в своем роде явлением, которое невозможно подделать? Что все подобные эксперименты доказывают? Только нечто относительно природы самого теста Тьюринга как теста и кое-что относительно опасности полагаться на тот минимум информации, которым может воспользоваться любой сарисин, достаточно сообразительный, чтобы пройти тест Тьюринга… Сарисин, который, с другой стороны, достаточно сообразителен для того, чтобы названный тест провалить.
Наджья Аскарзада воздевает руки, изобразив притворную беспомощность и полную покорность неопровержимым доводам Лала.
– Должен сказать, что кое-что в вас мне очень нравится, – говорит Лал Дарфан. – Например, вы не потратили целый час на глупые вопросы о Веде Прекаше, словно он и является истинной звездой. Однако это напомнило мне о том, что я уже должен начинать гримироваться…
– О, простите! Спасибо!.. – восклицает Наджья, пытаясь изобразить словоохотливую разбитную девицу, которую, к ее великому сожалению, прервали на полуслове.
На самом деле она рада, что ей наконец-то удалось выбраться из умственного пространства этого педантичного создания.
То, что, по ее планам, должно было получиться легким, поверхностным, ненавязчивым и слегка китчевым, превратилось в некий вариант экзистенциальной феноменологии с привкусом постмодернистского ретро. Наджья без всякого восторга думает о том, что скажет ее редактор, не говоря уже о пассажирах трансамериканского экспресса Чикаго – Цинциннати, достающих свои «инфлайты» из кармашков на сиденьях.
Лал Дарфан блаженно улыбается, а его кабинет начинает растворяться. Наконец остается только улыбка в стиле Льюиса Кэрролла, но и она постепенно исчезает в гималайском небе, да и само гималайское небо сворачивается и ускользает куда-то в самые дальние уголки сознания Наджьи. И вот она снова сидит, окруженная системой средств визуализации, на вращающемся кресле с обилием аппаратуры по переработке белков, представляющей длинную, уходящую куда-то вдаль перспективу. Словно «мозги в бутылках» в научно-фантастическом фильме.
– Он вполне убедителен, не правда ли?
Голос Сатнама-Который-Несколько-Задается действительно звучит агрессивно. Наджья снимает лайтхёк, все еще чувствуя некоторую спутанность сознания из-за полного погружения в атмосферу интервью.
– Я думаю, что он думает, что он думает…
– Именно так, как мы его программировали. – У Сатнама имеется стиль, специально выработанный для общения с прессой, и такая же одежда плюс необычайная самоуверенность. Но Наджья замечает маленький трезубец Шивы на платиновой цепочке у него на шее. – Суть в том, что Лал Дарфан столь же четко запрограммирован, как и его герой Вед Прекаш.
– Именно. В том-то и суть – в разнице между видимостью и реальностью. Если люди могут поверить в реальность виртуальных актеров, то что же еще в таком случае они способны проглотить, не подавившись при этом?..
– Ну, не надо раскрывать все карты. – Сатнам улыбается, проводя ее в следующее отделение. Сейчас он очень мил, думает Наджья. – А здесь у нас «метамыльный» отдел, где Лал Дарфан получает сценарий, от которого, как ему кажется, он совершенно не зависит. И наш «метамыльный» отдел ничуть не менее важен, чем собственно «мыльный».
Отдел представляет собой большую «ферму» из рабочих станций. Перегородки из темного стекла: сотрудники работают здесь в полумраке, освещаемом мерцанием мониторов. Руки разработчиков движутся в нейропространстве. Наджья с трудом подавляет дрожь от мысли о том, что и она могла бы провести всю свою жизнь в подобном месте, куда никогда не попадает солнечный свет…
Какой-то случайный лучик касается высоких скул, безволосого черепа, изящная тонкая рука приковывает к себе внимание Наджьи, и теперь наступает ее черед оборвать Сатнама.
– Кто это?
Сатнам вытягивает шею.
– А, это Тал, новичок здесь. Он занимается разработкой обоев с визуализацией.
– Мне кажется, следовало бы употребить местоимение «эно», – замечает Наджья, пытаясь получше разглядеть ньюта.
Она не знает, почему ее так удивило присутствие здесь, в производственном отделе, представителя третьего пола. В Швеции ньюты склонны выбирать творческие профессии, а самая популярная индийская «мыльная опера» должна быть особенно привлекательной для них. Наджья вдруг начинает понимать, что всегда полагала, будто уходящая во тьму столетий история индийской транс– и бисексуальности была надежно сокрыта от нескромных взоров и прочно табуирована.
– «Эно», «оно», «он» – как вам угодно… «Эно» – модное местоимение в наши дни. Некоторых из них приглашают на важные приемы с большими шишками.
– Юли. Русская модель. Я попыталась пробиться на встречу, взять у него интервью, у этой… этого
