гражданин, безбилетником.
— Ну, товарищ контролер, — протянул Юрий Всеволодович и сам устыдился, что говорит заискивающим тоном, будто действительно виноват, но жалобную интонацию тем не менее сохранил. — Товарищ контролер, вы же видели, такая давка была, что я просто руку не мог засунуть за этими билетами.
— Несолидно, гражданин, — покачал головой контролер, и прежняя суровость появилась в его коричневом взгляде. — Я же всю дорогу рядом с вами стоял, подсказывал даже глазами, что нехорошо без билета ехать, а вы, как ни в чем не бывало, спокойненько стояли. Еще и транспорт даже не постыдились покритиковать…
«Так вот почему он на меня так вылупился. Подсказывал, значит. Экая забота! Нет, чтоб вслух сказать: «передавайте билеты!» Впрочем, наивно этого ждать от контролера. Его задача как раз прищучить «зайца», взять его с поличным. И все равно, ну нечестно, нечестно это! Ведь хотел же я взять билет. Конечно, была мыслишка остановку «зайцем» проехать. Так оно, действительно, вынуждено. В такой давке как его прокомпостируешь…»
— Нечестно это, вы же видели, какая давка была, а стало свободнее, я сразу и полез в карман за билетом, — почти шепотом проговорил Юрий Всеволодович, чувствуя спиной осуждающие взгляды пассажиров.
«Ну, и люди! Хоть бы поддержал кто. Хоть бы возмутился кто, что из-за этих давок в автобусах каждый поневоле может попасть в эту идиотскую ситуацию…»
— Вам ли говорить о честности? — не принимая доверительного тона, предложенного Юрием Всеволодовичем, нарочито громко сказал контролер. — На пятачок совесть свою променяли. Государство обмануть хотели. Оно богатое у нас, не обеднеет. А оно-то — газетки читаете? — еще чуть-чуть и в трубу вылетит. Из-за таких вот «честных»…
«Вот черт, со стыда здесь умрешь. Ишь как разошелся, моралист! Заплатить скорей, только чтоб отвязался… У-уф, а ведь трешника-то не наберется. Точно, когда рассчитывался за заказ, осталось, ведь пересчитал до копеечки, два шестьдесят шесть. Что ж теперь делать?..»
— Извините, трех рублей у меня нет, — совсем сконфузившись, пробормотал Юрий Всеволодович. — Поистратился, знаете ли. — Он кивнул на авоську.
— Ну что ж! — контролер вроде бы даже обрадовался. — Сейчас на остановочке выйдем и пройдем в милицию, там штрафчик и оформим.
«Нет, какая же он сволочь! Ведь измывается-то как надо мной сладострастно. Глазки масляными стали. Улыбается. Наверное, передовик в своей сфере. Ударник».
— План на мне хотите выполнить? — уже не сдерживаясь, с ехидцей спросил Юрий Всеволодович.
— Э-э, да вы вижу из злонамеренных, — посуровел контролер. — Надеялся, совесть у вас заговорит, а вы оскорбить пытаетесь. Между прочим, у нас пока еще плановое хозяйство в стране. А я, если это вас так интересует, свои планы давно уже выполнил. По всем показателям. Так что давайте выйдем, а в милиции можете продолжить свои насмешки.
«Действительно выйти надо, а то вон все глазеют на меня. Как же — развлечение! С поличным поймали». Занятно посмотреть, как человека заставляют унижаться. Выйдем — и драпану от него. А что? Да нет, глупость, конечно, это. Ему хоть и лет шестьдесят, наверное, но он вон какой поджарый, видно, зарядочку делает, может, и бегом трусцой увлекается, куда мне с моим животиком. И смех и грех! И выхода никакого нет».
Когда сошли с автобуса, контролер довольно жестко взял Юрия Всеволодовича за руку, и не успел тот опомниться, буквально выхватил у него авоську.
— Постойте, в чем дело? — ошарашено спросил Юрий Всеволодович.
— Да так будет надежней, — осклабился своей гадкой ухмылкой контролер» — Чтоб не драпанули от меня. Доверия, извините, к вам нету.
«Ну это уж слишком! Но не драться же с ним? Господи, какая глупость! Дать бы по этой тупой харе. Нет, не смогу. «Вшивый интеллигент» — правильное определение…»
— Знаете, товарищ контролер, — просяще сказал Юрий Всеволодович, — будьте все-таки человеком. Ну, давайте отдам я вам два шестьдесят шесть — ей-богу, больше нет — ну зачем же в милицию? Да и дома меня ждут. С сыном хотел в кино сходить. Обещал ему.
«Чего это я про сына? Стыдно врать, но как его, гада, разжалобить, чтоб вошел в положение?».
— Да, ну вы и фрукт! — протянул контролер. — Взятку мне предлагаете? Ваша совесть, как я понимаю, пятачок стоит. А мою, значит, вы в два шестьдесят шесть оцениваете. Извините, дешево. Хотя, смотрю, вы человек не жадный. Другие больше рубля не предлагают. Только ведь не в деньгах дело. Мне совесть вашу пробудить надо.
Деньги бы я взял — значит, и я такой, как вы. Значит, все мы одним миром мазаны. Значит, обманывай дальше. Пока снова не попадешься. Потом снова откупишься. Не-е-т, у меня не откупишься. Я вам урок нравственности сполна преподам. Чтоб перед сыном впредь никогда не было стыдно…
«Какими высокими словами шпарит! «Нравственность», «совесть», Мужик-то непростой. И говорит как-то по-книжному. Или по-газетному? Отставник, наверное…»
— А сыночку-то, я спрашиваю, сколько лет? — перебил мысли Юрия Всеволодовича вопрос контролера.
— Десять. В пятый класс перешел, — обрадовано ответил Юрий Всеволодович, услышав в голосе контролера доброжелательные нотки.
— Так-так, десять, — покачал головой контролер. — В какое же кино вы собрались, если дети до шестнадцати лет на вечерние сеансы не допускаются? Отцовскими чувствами своими хотели меня разжалобить? Нехорошо…
Минуты три шли молча.
«Действительно, хватит перед ним заискивать. Пошел он к черту, лупоглазый! И чего я унижаюсь, вру? Ну, оштрафуют. Бог с ним, сколько там возьмут в милиции? Наверное, не три рубля, ну, червонец, не больше. Обидно ни за что, ни про что платить, но переживем. Только ведь, черт, на работу могут сообщить. Этот уж позаботиться — ишь глазища-то так и горят ненавистью. Ну, а в отделе, конечно, порадуются. Особенно Лариса Викторовна. Ее хлебом не корми, дай повод только чье-нибудь персональное дело обсудить. Принародно покопаться в чужом бельишке. А тут: «наш интеллигентный замначальника оказывается «зайцем» ездит». Да, такого еще в нашем КБ не было. А что, ведь к ней как профоргу «телега» наверняка попадет. Наши кадровики в отдел направят, Андрей Андреевич боится, что я его подсиживаю, поэтому в ящик ее не положит, пусть маленькое пятнышко, но будет на мне, все ему спокойнее. Нет, ну что это я какую-то гнусную философию развожу. Причем здесь Андрей Андреевич, Лариса Викторовна? Надо быть выше их пошлых оценок Я — без вины виноватый, и все, и никаких оправданий, никаких.
— Ну, инженеры — народ тоже хлипкий, — без осуждения, а просто, как факт констатировал, сказал контролер. — Наставник мой Борис Захарович не очень высоко их ценил. А тот, значит, врач, лет сорока был, вроде вас, полненький тоже, так при первом же допросе, что, говорит, скажете, то и признаю. Ручонки дрожат, глазки умоляюще смотрят, голосок такой жалобный, как вы со мной поначалу говорили, думаю, как бы не обделался. Он почему так сразу раскололся? Потому что вину свою чувствовал. Конечно, не в том конкретно, что ему вменялось, а внутреннюю свою вину. Сейчас вот вы журнальчики читаете, там пишут: «враги народа» — это выдумка, мол, напраслина на людей. А мои трое крестников, да и остальные все, кроме незначительных ошибок — они в любом деле есть — истинные враги народа. И здесь один только признак — если единственным и неповторимым себя считаешь, индивидом, так сказать, значит, откололся от трудящейся массы, от народа, значит, враг его. Совершил преступление или нет — неважно. Важно, что мог совершить. Потому что в душе гнильца, червоточина. А это уж каждый — извините, повторюсь за тем работягой — каждый вшивый интеллигент считает себя пупом земли. Ах, ты пуп земли, говорю, предъяви-ка тогда билет. А предъявить-то нечего. Тут поневоле любой протокол подпишешь. Встречал я потом того врачишку.
Кланялся мне даже, А я уже не у дел был. Почему ж кланялся? Потому что и он знал, и я знал, что душонка-то у него перед народом не чиста. Да, товарищ дорогой, совесть виноватую выявить — вот так мы понимали тогда свою задачу. А человек с виноватой совестью, пусть он даже сам себе в этом не
