небольшой сувенирчик для Петра Леонидовича, а вернее для его Игорька — набор переводных картинок, воспроизводивших полотна знаменитых испанских живописцев. Но каким образом эти картинки, которые, видимо, предназначались для украшения тетрадок и других школьных принадлежностей, будут способствовать снятию похмелья, и причем здесь яйца вкрутую, я не в состоянии был уразуметь.
Все очень просто, старик, — втолковывал мне Петр Леонидович, пока я доставал из холодильника яйца и искал чистую кастрюльку для их варки. — У вас в редакции, понятно, одни атеисты, православных праздников не помнят, а то еще в канун Пасхи поглумятся, выполняя заветы Емельяна Ярославского. Сегодня же Светлый четверг, значит, можно еще пасхальные яйца дарить. А у меня в одном храме есть знакомый священник. Он в позапрошлом году просил, чтоб я ему десяточек яиц к Пасхе расписал. Что- нибудь из евангельских сюжетов. Он потом своему церковному начальству хотел их презентовать. Без подхалимажа нигде карьеру не сделаешь. Ну, а за труды обещал меня отблагодарить соответственно…
— Постой! — перебил я горячий монолог Петра Леонидовича. — Я так понимаю, ты хочешь вместо росписи украсить яйца переводными картинками?
— Вот именно! — воскликнул Петр Леонидович, радуясь моей понятливости. — Чего напрягаться, когда старики-испанцы уже постарались. Что Эль Греко, что Мурильо — у них сплошь религиозная тематика. Я еще эти картинки не рассматривал, но уверен, это то, что нам надо.
Он достал из кармана пиджака порядком уже помятый конверт и, вынимая из него по одной переводные картинки, стал раскладывать их на столе. Увы, только две или три из них репродуцировали полотна великих мастеров, имеющих прямое отношение к светлой дате. Наличествовало еще несколько изображений святых, но в основном был представлен жанр портрета. Правда, среди портретируемых преобладали религиозные деятели — папы и епископы.
Петр Леонидович тяжко вздыхал, раскладывая бумажные квадратики и прямоугольнички на две кучки, а потом пополняя меньшую, так чтобы в ней оказалось ровно десять картинок, соответственно числу варившихся яиц. Однако в конце концов изготовлено было нами только шесть пасхальных сувениров. Два яйца лопнули при варке, что дало основание художнику весьма сурово оценить мои кулинарные способности. Два же других были обронены им на пол по причине непроизвольного дрожания рук.
Но эти шесть, честное слово, были хороши! Яркие сочные краски — голубые, зеленые, красные — удачно гармонировали с белизной яичной скорлупы, создавая праздничное радостное настроение.
— Ну, думаю, батюшку мы уважим, — с хрустом потирая руки — сухие, жилистые, какими чаще всего и бывают они у людей его профессии, — приговаривал Петр Леонидович, аккуратно укладывая яйца на дно большой дерматиновой сумки, некогда синей, но теперь ставшей бордово-коричневой из-за неоднократного пролития на нее дешевых крепленых вин.
То апрельское утро было под стать нашему настроению. Небо скучного серого цвета. Воздух, пропитанный водяной пылью и бьющийся мелкой дрожью от порывов, хотя и слабого, но холодного ветра. Печальная шеренга выстроившихся вдоль тротуара тополей с культями обрубленных веток. Час «пик» еще не наступил, и нам пришлось ждать автобуса добрых пятнадцать минут в компании нескольких работяг, кому выпало заступать на раннюю первую смену. Вид у них был сонный, смурной и, я готов был биться об заклад, что почти все они, как и мы, страдали похмельем.
В метро народу уже прибавлялось с каждой минутой, но свободные места нашлись, правда, не рядом, а наискось, так что переговариваться мы не могли, да и желания не было. Я смотрел на маленькую нахохлившуюся фигурку художника, бережно прижимавшего к животу сумку, где лежала его надежда на облегчение телесных и душевных мук, и тоскливо думал, что чудес не бывает, и что оригинальная идея Петра Леонидовича, которой и я поначалу загорелся, вряд ли окажется плодотворной, настолько она, по трезвому размышлению, дика и нелепа. Похмелье, Мурильо, пасхальные яйца… Бред какой-то! Да и станет ли кто из служителей церкви разговаривать с человеком, от которого за версту разит сногсшибательным перегаром.
Пока мы ехали в подземном тепле и уюте, погода наверху ничуть не изменилась — все та же мокрядь с холодным ветерком. Но, думаю, не только она поторапливала Петра Леонидовича. Сразу по выходе из метро он перешел на легкую рысь, и через считанные секунды мы уже были у церковных ворот. Здесь Петр Леонидович оставил меня, благоразумно рассудив, что в моем положении, «как выражался Никита Кукурузов, «подручного партии» не стоит переступать порог храма — «ведь ненароком увидит тебя кто, хрен объяснишь потом своему начальству, что ты не молиться пришел».
Ждать мне пришлось довольно долго, видно, переговоры были нелегкими. Я прикидывал в уме, сколько могут стоить наши пасхальные яйца, и приходил к неутешительному выводу, что при всей их красоте цена им копейки, и тот знакомый художнику поп наверняка поскупится отдать за них нужную нам сумму. Но если даже он и раскошелится, то где сейчас купишь бутылку — алкогольные напитки продаются только с одиннадцати, а время, когда можно было разжиться спиртным у тех же шоферов такси, мы упустили — они наверняка давно уже распродали дефицитный товар. То ли от этих невеселых размышлений, то ли от холодного ветра похмелье у меня прошло, и теперь лишь чувство товарищества удерживало меня от желания плюнуть на всю эту авантюру и оставить Петра Леонидовича один на один с его проблемами.
Наконец он появился, и по веселому блеску его глаз я понял, что чудо свершилось.
— Порядок! — отвечая на мой немой вопрос, торжественно провозгласил художник и ласково погладил сумку. — Живем, старина!
Он распахнул сумку, и я увидел стоящую торчком «дальнобойную», то есть емкостью в 0,8 литра, бутылку кагора. А к ней притулились наши пасхальные яйца — все шесть.
— А как тебе это удалось? — после некоторого остолбенения спросил я.
— Видишь ли, старик, — тонкие губы Петра Леонидовича скривились в легкой усмешке. — У вас, молодых, Ярославские да Луначарские отшибли историческую память, а я-то православные требы помню. Чем грешную паству священник причащает? Вином, братец, этим самым кагорчиком. Так что не только у ваших членов Политбюро, а в любой церкви вино всегда есть в наличии. Вот мы им сейчас и причастимся.
— Возражений нет! — с готовностью откликнулся я. — Но объясни все-таки, как так получилось, что бутылку тебе дали, а пасхальных яиц не взяли?
— Ну, поначалу-то у нас натуральный обмен произошел, — чуть смущенно произнес Петр Леонидович. — Батюшка наши сувенирчики взял, вынес мне под рясою этот бутылек и, прощаясь, стал комплименты говорить. Мол, очень тонкая и красочная работа. И тут черт меня дернул за язык признаться, что это собственно не я, а старики-испанцы постарались. Ну, дед прямо позеленел. Испанцы-то, говорит, они ж католики, злейшие, можно сказать, враги нашей церкви, а ты мне их подсовываешь. Хорош, дескать, был бы он в глазах митрополита, если б ему эти богомерзкие сувенирчики преподнес. Забирай, говорит, яйца обратно, а бутылку, так и быть, оставь себе. Вошел, значит, в мое положение. Они, служители русской церкви, мужики с пониманием и сочувствием к жаждущим…
Закусывать мы начали со «Святого Лаврентия» Франсиско Сурбарана.
СОБАЧЬЯ ЖИЗНЬ
Проснулся я от тихого шепота. Мой сосед, лежащий напротив, Анатолий Егорыч, уткнувшись в стенку, с равными интервалами, примерно в две минуты, повторял какие-то слова, будто начинал молиться и не мог припомнить продолжения. Я прислушался. Было заполночь, два других обитателя нашей палаты давно уже крепко спали, на этот раз без обычного храпа, лишь Виктор Васильевич изредка постанывал, так что мне все-таки удалось разобрать, что же шепчет Анатолий Егорыч. А повторял он только два слова: «собачья жизнь». Прошепчет, помолчит и снова: «собачья жизнь». И так раз семь или восемь, пока не заснул.
Небольшого росточка, худенький, с безморщинистым личиком он вполне мог бы сойти за подростка, если бы не обширная лысина, обрамленная венчиком паклеподобных волос. Анатолию Егорычу только две недели назад стукнуло шестьдесят, но на пенсии он уже был четыре года, так как после тяжелого инсульта,
