«В абвер», – понял Дима.
Плотно зажатый на заднем сиденье двумя эсэсовцами, Варгасов на этот раз уже не думал, не гадал: что все-таки произошло. Все было яснее ясного после случившегося утром.
После того как он попал туда, куда попадать никак было нельзя… К Лоллингу. К тощему Кёгелю, убийце Максима Фридриховича, недолюбливающему отчего-то этого штурмбаннфюрера с близорукими глазами, все время подправляющего указательным пальцем левой руки очки на переносице…
Штурмбаннфюрера зовут Эрих Беккер, именно так называли его Лоллинг и Кёгель. И что этот фашист все время посматривает назад? Интересуется, хорошо ли меня стерегут? Хорошо. Очень хорошо! Сидишь словно в клещах… Никакие «браслетики» в таком положении не нужны!
Улицы были пустынны. По таким хорошо удирать. Варгасов усмехнулся, настолько безнадежно было его положение. Но ведь Максим Фридрихович любил повторять: «У каждого человека, хоть раз в жизни, бывает свой шанс». И не смог воспользоваться своим!..
Тут еще нужно понять: это тот самый шанс или нет и может ли он спасти? Здесь уж надежда только на чутье! Пока оно Диму не подводило. Но до сего дня все было не настолько серьезно. Или так казалось потому, что удавалось улизнуть? Минет нынешнее испытание, и что-то другое представится особо серьезным и особо опасным…
Штурмбаннфюрер снова оглянулся на арестованного, и Варгасов сердито отвел глаза: любуется, паразит! Кто-то с удовольствием заламывает руки, кто-то дробит челюсти, а этот у них, видно, на «чистой» работе, что и злит Кёгеля… Каждый делает то, на что способен, что ему больше по душе! Беккеру, очевидно, доставляет удовольствие вид человека, лишенного свободы, полоненного, как говаривали в старину. Фашист проклятый…
Но не все же немцы такие! Дима подумал о Вилле Шварце и о Генрихе Фохте, своих помощниках. О тех, кто столько времени, ничего не требуя взамен, ничего заранее для себя не оговаривая, день и ночь рисковали головой и были ему верными товарищами. Настоящие патриоты, они делали свое дело скромно и просто.
Машина круто свернула, и сидевший слева сопровождающий всей тяжестью навалился на Диму.
– Извините!
«Ну и ну… Эсэсовец – и извинился! Не иначе, волк в лесу сдох… – Варгасов с удивлением посмотрел на своего юного стража. – От возраста это или от того, что судьба моя еще не определена и поэтому – на всякий случай – лучше быть вежливым?»
А почему, собственно, это так его удивило? Почему эти молодчики во главе с очкариком, что устроился рядом с шофером, должны везти на какие-то экзекуции – моральные или физические – его, Дмитрия Варгасова? Почему погиб, не стерпев унижения и еще много не сделав, Максим Фридрихович? Почему было причинено столько мук Марии, безответной продавщице фирмы «Саламандра», никому не желавшей зла? Почему не дали до конца выполнить своего долга перед Россией прозревшему Баданову?
…В тот июльский вечер, когда Горин не спеша покинул подвальчик, а седовласый старик подсел к Варгасову и, обозвав ушедшего власовца «переметной сумой», прошептал, что узнал Кесслера, несмотря на «маскарад», Дима решил: вот это уже действительно все. И даже разозлился – не таким глупым и бесславным представлял он свой конец!
Но потом, вслушавшись в несколько сбивчивую, но вполне разумную речь Баданова, понял, что тот предлагает такое, о чем стоит подумать всерьез…
– Когда ко мне пришли и спрашивали о вас, я, честно говоря, обрадовался: значит, чутье меня не обмануло, значит, вы не тот, за кого себя выдавали, хотя роль свою вели вполне прилично… А потом я решил: улыбнется мне счастье – встречу вас – обязательно предложу свою помощь. И вот – встретил. Хоть на старости лет повезло!
Варгасов молчал: интересно было, чего хочет от него старик? А тот, истолковав Димино молчание как согласие на совместные действия, перешел к делу:
– Я вам, кажется, говорил, что много лет служу на железной дороге? На моих глазах формируются самые разнообразные составы. Мне кажется, было бы неплохо, если бы не все они доходили до Восточного фронта. Там и так всего достаточно! Не правда ли?
Варгасов согласно кивнул. А сам подумал: «Понимает ли этот человек, на что идет? Догадывается ли, как с ним – в случае неудачи – поступят?»
За два с половиной месяца, что прошли с того июльского вечера, когда старик так напугал их с Гориным в сумрачном прохладном подвальчике, до вчерашней дождливой осенней ночи, им кое-что удалось сделать…
Составы или рвались неподалеку от Берлина, унося изящные «поделки», сконструированные Фохтом и незаметно пристроенные во время обхода путей Алексеем Платоновичем, или их пускали под откос партизаны, а то и специальные диверсионные группы, предупрежденные Центром, который узнавал все заранее от «Джима».
Баданов даже помолодел – так был счастлив, что наконец помогает своей родине.
– Теперь я могу спокойно умереть… – повторял он Варгасову во время их коротких свиданий. (Обычно «гостинцы» Алексею Платоновичу приносил не блестящий болгарский офицер, а кто-нибудь из группы Фохта.)
– Мы с вами еще таких дел наделаем! А потом вместе в Россию вернемся… Там ведь даже сено по- другому пахнет!
Варгасов знал, что последнее время Баданов носит во внутреннем кармане пиджака белоснежный платочек, в котором лежит сохраненная с лета, высушенная солнцем травка – еще душистая, но уже такая хрупкая! Раньше он держал ее под подушкой. Теперь таскал с собой. Старческое чудачество или ясное сознание ежеминутной опасности? А может, предчувствие?
– Нет уж, Пауль… – Для Баданова Дима по-прежнему был Паулем Кесслером. Только не ярым «русским фашистом», а убежденным противником нацизма. – Нет! Не увижу я Россию: не доживу… Да и не простит она меня!
– За что, Алексей Платонович? Вы ведь не причинили ей вреда! Только себе. Одному себе! Но то, что вы сейчас делаете для родины…
– Полноте, друг мой… – Баданов стеснялся таких слов. Произнесенные кем-то, даже Кесслером, они смущали старика. – Я же – русский. Истинный русский! Как могу иначе себя вести, если творится такая страшная несправедливость?
И он продолжал борьбу. Даже тогда, когда понял, что к составу, который, по сообщению Вилли, должен везти на фронт командующих крупных соединений, вызванных в рейх, видимо, для очередной «накачки», и группу высших военных чиновников, брошенных на срочное инспектирование передовой, будет весьма трудно подобраться…
Центр, зная обо всех сложностях, не настаивал на операции. А Горин попросту отговаривал – риск был колоссальный! Но Баданов решил все же попробовать и затребовал в ночь перед отправкой необходимое количество мин. Он убедил Диму, Варгасов сумел уговорить Сергея Васильевича, а тот Москву.
Дима, получив всеми правдами и неправдами «добро», так обрадовался, что, переодевшись в штатское, явился ночью – в то самое время, когда Баданов должен был прикреплять мины замедленного действия, – в район запасных путей: там стоял поезд.
Варгасову казалось: если он будет неподалеку, то все у Баданова пройдет гладко, как и раньше. Оттого так неожиданно резко прозвучали среди ночной тишины тревожные свистки (охране чем-то не понравился путевой обходчик, она вызвала дежурного, и тот, нырнув под вагон, обнаружил мину). Потом Дима увидел тяжело бегущего в противоположную от него сторону Баданова (его уже настигали поднятые по тревоге автоматчики). Услышал противный визг и скрежет тормозов (наперерез старику мчались мотоциклы).
Варгасов, притаившись, дождался, когда все вокруг стихло, последними словами ругая себя – помочь не мог, только сам чуть не попал в облаву…
А утром на улице он лицом к лицу столкнулся с одним из русских «братьев фашистов».
