что–то такое, что вполне могло бы объяснить их отсутствие, приблизительно в то же время, когда незнакомку видели в последний раз. Если бы фермер заметил, что уровень виски в бутылке заметно упал, то, наверное, ещё больше уверился бы в том, что так всё и было. Правда, они всё равно немного опасались, что, как только сойдёт вода, волны прибьют безжизненное тело незнакомки прямо к порогу дома. Потом мистер Дафф не раз говаривал, что с момента спасения Снежка удача снова повернулась к ним лицом. Сестра его связывала это с исчезновением незнакомой бродяжки. Так или иначе, к вечеру дождь кончился, и всем стало ясно, что за последние полчаса вода не поднялась ни на дюйм. А ещё через два часа она начала заметно спадать.
Гибби растянулся на полу возле стула, на котором сидела его мать. Она покрыла его своим серым плащом, и он крепко заснул. На рассвете он внезапно проснулся и резко сел, протирая глаза. Ему приснилось, что Джиневре угрожает опасность. Знаками он дал матери понять, что вернётся за ними, как только путь на гору станет более–менее безопасным, и немедленно отправился домой.
Вода быстро спадала. Уже утром обитатели фермы начали потихоньку приводить своё хозяйство в порядок. Но с того дня почти целый год вместо бурых волн Даура и Лорри фермерский дом наводняли причитания и сетования Джин Мейвор о загубленной домашней утвари. То и дело она находила всё новые и новые следы прошедшего несчастья и никак не могла успокоиться. В доме не было, пожалуй, ни одной вещи, над которой она не горевала бы по двадцать раз, утверждая, что та теперь никуда не годится. При этом она держалась с таким видом, как будто у неё были серьёзные основания жаловаться на незримого автора всего этого безобразия, хотя всем остальным казалось, что большая часть её хозяйства была такой же добротной, как и прежде. Тщетно брат пытался успокоить её, говоря, что в других домах, особенно в нижней долине, люди пострадали гораздо сильнее. Она же всякий раз отвечала, что если бы Снежка спасти так и не удалось, то он и сам бы жаловался об одной этой потере в сотни раз больше, чем она. И поскольку фермер был человеком честным и подозревал, что говорит она сущую правду, он неизменно замолкал. Он так ни разу и не поблагодарил Гибби за спасение Снежка: разве блаженный дурачок способен понять, что такое благодарность? Но с тех пор он стал разговаривать с Гибби гораздо мягче и добрее, что для того было лучше всех иных благодеяний. Гибби был доволен — и посему я больше не скажу об этом ни слова.
На следующий день обеденная провизия сама пришла в гости к Джин Мейвор. Её брат писал потом приятелю, что она нашла на заднем дворе уйму всего съестного: прекрасного лосося, щуку, зайца, куропатку, индейку, а ещё дюжину–другую картофелин вперемешку с репой. Всё это (кроме индейки, которая (увы!) была одной из любимиц хозяйки) приплыло сверху по ручью и, всем на радость, добралось до фермерской кухни.
После обеда Гибби снова появился на ферме, чтобы забрать Роберта и Джанет назад домой. Дорога оказалась неблизкой, потому что много раз приходилось идти в обход. По пути они несколько раз отдыхали в соседских домах и видели там много горя и убытков. Добрались они только к вечеру. В доме было сухо, тепло и чисто. Джиневра, как настоящая леди, тщательно подмела дом, предоставивший ей убежище от непогоды. Воистину благородные леди часто так и поступают, и, быть может, эта работа пристала им гораздо больше, чем они думают. Звук приближающихся шагов показался Джиневре райским блаженством, а несколько следующих часов ещё больше убедили её в том, что самая бедная хижина, в которой царит любовь, прекраснее и благочестивее самого удивительного и роскошного дворца, если в нём правят лишь закон и порядок.
«Жаль, ах, как жаль, что мне не хватило веры подождать!» — входя, посетовала про себя Джанет — и до самой смерти горевала о том, что слишком поспешно покинула «свой маленький домишко на большой скале».
Что касается неизвестной женщины и её знакомства с Гибби, Джанет могла только ждать, что из этого выйдет, и ждала, скорее, со страхом, нежели с надеждой. Но и время, и случай были для неё лишь слугами Всевышнего, и потому она могла ждать спокойно и терпеливо. Кроме того, вряд ли можно было надеяться на то, что незнакомка снова появится в даурской долине.
Никто не верил, что она и впрямь могла далеко уплыть; наверняка, бушующая вода бесследно поглотила её.
Глава 37
Мистер Склейтер
Вы, наверное, помните, что после исчезновения Гибби о его судьбе заговорил весь город, и среди жителей начались такие толки и пересуды, что преподобный Клемент Склейтер решил собрать о мальчике и его семье все сведения, какие только можно было найти. Когда все нужные бумаги оказались у него в руках, он попытался заинтересовать судьбой мальчика его родственников со стороны матери, о существовании и месте проживания которых он узнал во время своих поисков. Однако здесь у него ничего не вышло. В доме, где когда–то родилась мать Гибби, сейчас проживал только её троюродный брат. Его кузен, дядюшка Гибби по матери, так и не женился и, умирая, оставил ему небольшое имение под названием Уитропс вместе с фамильным презрением к супругу сестры и к ней самой за то, что своим неудачным замужеством она обесчестила и себя, и всю свою семью. Так сказал мистеру Склейтеру этот самый троюродный брат, хотя ни в его словах, ни в манере держаться священник не заметил и следа той позорной тени, которую, по единогласным утверждениям семейства, бросила на него их заблудшая чёрная овца. Что же касается мальчишки–сироты, то, честно говоря (хотя бы в этом отношении троюродный дядюшка Гибби и вправду говорил честно), чем быстрее он окончательно канет в лету, тем лучше для всех. Не то, чтобы внезапное появление блудного племянника могло как–то повлиять на его собственную жизнь. Нет, ему самому решительно всё равно. Но, согласно Писанию, грехи сэра Джорджа и леди Гэлбрайт должны быть наказаны ещё, по меньшей мере, в двух поколениях, и чем меньше о них будет известно, тем меньше будет шума и неприятностей для всей семьи.
Другой брат покойной леди Гэлбрайт, занявшийся когда–то торговлей, теперь был одним из компаньонов большой судостроительной верфи в Гриноке. Его звали Уильям Фуллер Уитроп, а соседи дали ему прозвище упрямец Уитроп. Он был холост и слыл богачом. То, что услышал о нём мистер Склейтер, не пробудило в нём никаких особо радужных надежд. Упрямец Уитроп ужасно не любил расставаться с деньгами и в тех случаях, когда расстаться с ними всё же было необходимо, предъявлял непомерные требования даже к самым разумным и осторожным сделкам. Правда, бывало и такое, что он давал щедрые пожертвования ради какого–нибудь общественного блага. Он считал пустую трату денег одним из самых страшных грехов, по сравнению с которым любые другие нравственные компромиссы казались ему вполне простительными. Лучше пусть износится тело и разум, но имение останется в неприкосновенности. Человек создан не для того, чтобы скорбеть или радоваться, а для того, чтобы владеть. Однако мистер Склейтер решил идти до конца и сделать всё возможное для мальчика и поэтому написал мистеру Уитропу письмо. В ответном послании было сказано, что мать того ребёнка, о котором идёт речь, принесла своей семье только неприятности и все воспоминания о ней связаны у них только с несчастьем и позором; что её имя перестало упоминаться среди её родных уже давно, ещё до того, как он сам покинул отчий дом; что отец решительно и навсегда отрёкся от неё из–за её собственного упрямства и непослушания. Принимая всё это во внимание, вряд ли можно ожидать, что он будет выказывать живой интерес к её потомству — да ему и не пристало проявлять в этом случае какое–либо участие. И хотя, сказать по чести, мистеру Уитропу нет ни малейшего дела до этого ребёнка, он из чистого любопытства навёл о нём кое–какие справки. Ему сказали, что оставшийся после сестры мальчик — блаженный дурачок, целиком и полностью воспитанный на улице. Поэтому он твёрдо уверен, что любая помощь по отношению к нему уже не способна принести ему какое– либо благо, она только испортит его и сделает его ещё более несчастным. А посему… — и так далее, и так далее.
Так ничего и не добившись, мистер Склейтер сказал себе, что сделал всё, что можно было от него потребовать по любым человеческим меркам. Он и правда затратил на свои поиски и переписку немало времени и усилий. Да и потом, говорил он себе, его долг по отношению к этому ребёнку был ни больше, ни меньше, чем по отношению к любому другому маленькому бродяге в его приходе. Даже если предки малыша Гибби когда–то обладали высоким положением в обществе, но распорядились своими привилегиями так
