На престоле король восседает В золотых и багряных шелках. Седина ему кудри венчает, А корона блистает в руках. Сын единственный в залу входит, Благородной сталью звенит, Смелый взгляд к королю возводит, Поклонившись, ему говорит: «Дай мне силы, отец, на сраженье, На победу в полях чужих И даруй мне благословенье Из родительских рук своих». Старый рыцарь с улыбкой слабой Сына–воина благословил, И огонь незабытой славы В его взоре угасшем ожил. «Поезжай и главу великана Привези на своём седле, И тогда мой венец державный На твоём заблестит челе». «О отец, мне венца не надо, Не об этом мои мечты. Мне не надо иной награды — Был бы мною доволен ты. Чтоб народ уберечь от расправы, Чтобы землю спасти от врагов, Чтоб вернуть нам свободу и славу Я погибнуть сто раз готов!» На престоле король дожидался, Не вставая, пока из окон Ликования клич не раздался И отчаянья горестный стон. И блестела златая корона На челе его в день торжества, В час, когда у высокого трона Великанья легла голова. А когда с телом сына безгласным Их оставили слуги вдвоём, Встал король, как пророк седовласый В ликовании скорбном своём, Возложил золотую корону На холодный, безжизненный лоб: «Ты не сядешь со мною на троне, Но в дубовый уляжешься гроб. Мне не жаль с этим миром проститься, Над своей мы не властны судьбой. И сегодня же Смерти–царице Повинуюсь я вместе с тобой. Верно, жил я и впрямь не напрасно, Коль тебе эту жизнь даровал!» Улыбнулся король безучастно И ничком подле сына упал. II «О прекрасная дева, твой рыцарь пал. Он погиб, но сразил врага. И теперь менестрели во все века Будут песни о нём слагать!» «Что ж, — промолвила дева, — как видно, я Получила своё вполне. Словно радостью жаркой пронзив меня, Горе грудь обжигает мне. Он так нежен был, так стыдлив и нем, Так невинен и чист лицом, Что я втайне считала его совсем Желторотым ещё юнцом. Но теперь по земле буду я ступать, С гордо поднятой головой, И страданий моих и слёз не узнать Ни единой душе живой». Первые три раза, когда я пел братьям эти песни, они не могли сдержать рыданий. Однако после третьего раза они уже не плакали. Их глаза засияли новым светом, лица стали бледнее и строже, но теперь, когда я пел, на их глазах не блестело ни одной слезинки.
Я подверг опасности жизнь мою.
КНИГА СУДЕЙ Наконец после долгих трудов и немалых радостей наши доспехи и мечи были готовы. Мы помогли друг другу облачиться в броню и многими ударами, ещё более крепкими и мощными от братской любви, как следует проверили её надёжность. Братья были куда сильнее меня, но ноги у меня были проворнее, чем у них обоих, и эта ловкость (и ещё, пожалуй, природная острота глаза) была моей единственной надеждой на победу. К тому же я постоянно упражнялся в меткости удара — и судя по словам моих товарищей, совсем не зря.
Наконец наступило утро того дня, когда мы решили вызвать великанов на бой и либо одолеть их, либо погибнуть в битве — а может, и то и другое сразу.
Мы решили сражаться пешими, потому что не раз слышали о печальной судьбе тех рыцарей, чьи кони пришли в дикий ужас при одном виде приближающихся исполинов, и вместе с сэром Гавейном полагали, что хотя жеребец и может оказаться неверным своему седоку, земля никогда не предаст пешего воина.
Мы даже не предполагали, что большая часть наших приготовлений окажется бесполезной — по
