платьице, которую он видел много лет назад. Невеста улыбнулась во весь рот, и ее и без того небольшие глазки утонули в складках пухлых щек.
Елисей сидел за праздничным столом, устремив взгляд в скатерть. Еда казалась безвкусной, праздник испорченным. Повар три дня готовил всякие кушанья, так что стол ломился, но Елисею кусок в горло не лез. Соблюдая этикет, он обмолвился парой слов с Анастасией и понял, что она вдобавок еще и глупа.
– Оно и к лучшему, – доверительно сообщил женатый кузен. – Я бы лучше на дуре женился, а то моя супружница все подмечает, ни в чем ее не проведешь.
Свадьбу решили сыграть осенью, через неделю после Покрова. Невеста была согласна – ей ладный молодой граф очень нравился. А Елисею ничего другого не оставалось, кроме как смириться со своей безрадостной участью, поскольку ослушаться отца было невозможно. «Это наказание за все мои грехи, не иначе», – думал он, вспоминая, сколько девок испортил.
Перед свадьбой оставалась одна радость и последний глоток свободы, как называл ее Елисей, – охота на кабана. И вот, лежа в избе лесной ведьмы вместо того, чтобы слушать перезвон венчальных колоколов, Смолин думал о том, что судьба решила преподнести ему напоследок подарок.
– Ты прекраснее солнца, Алкмена. Я в жизни не видел такой красоты, – заговорил он жаркие слова. Говорить он их привык, так что получалось складно. Песнь соловья и та была не так сладка по сравнению с речами графа. – Ты любовь моя, ты жизнь и судьба моя на веки вечные.
Глаза Елисея выражали искренность, но если бы Алкмена заглянула в них глубже, то разглядела бы там бушующую страсть и более ничего. Он сам верил в то, что говорил, и эта вера придавала его словам убедительность. Смолин думал, что никогда еще так сильно не любил. Прежде он не знал, что такое любовь – вереница девок не в счет, – а теперь любовь перед ним – хрупкая, как статуэтка, с блестящей оливковой кожей.
Сердце Алкмены дрогнуло. На нее еще никто никогда не смотрел таким откровенным взглядом и никогда не говорил таких красивых слов: «лесная фея», «нимфа», «царевна». Она жила отшельницей, ибо бабушка ее предупреждала – люди делают добро, но и зла они творят немало. Сейчас время такое – кругом полно плохого люда и от него надо держаться в стороне.
Когда Алкмена наткнулась у лимана на раненого графа, она усомнилась: стоит ли его тащить к себе в дом? Перевязала ему рану и поняла, что этого мало. Рана глубокая, так что без ухода больному не обойтись. Пока графа найдут в лесу, он и скончаться может. Тащить его было тяжело, хоть и не слишком далеко. Перевалила его на еловые лапы и поволокла к дому. Это была его слепая удача, что он не увяз в топях. Только зная тропу, можно было так близко подойти к избушке Алкмены. Она стояла на утесе, надежно прикрытая с тыла лесом. С моря избушки было не видно – уж очень высоким был утес, а изба низкой да завешенной кронами деревьев. Сколько их семья жила на этом утесе, а люди ни разу к ним не наведались.
Алкмена хорошо разглядела Елисея, когда он лежал без памяти. Широкие брови домиком, высокий благородный лоб, острый ястребиный нос, который ничуть не портил выразительное лицо, фигура коренастая, плечи широкие, руки сильные с нежными, как у барышни, пальцами – граф был хорош собой. Таким она себе представляла храброго рыцаря, когда в детстве слушала сказки бабушки. Она часто думала о нем, мечтала, что однажды они повстречаются и будут жить, как в сказке, долго и счастливо.
Алкмена знала, речам верить нельзя, а только чувствам. Так ее учила мудрая бабушка. Ее разум говорил «нет», сердце кричало «да», и девушка не успела опомниться, как оказалась в объятиях Елисея.
– Ты мое счастье, – мурлыкал он, целуя ее коралловые губы. Его нежные руки ласкали юное тело Алкмены. Она кошкой изгибалась и обхватывала его плечи. Их тела словно были частями одного целого.
Море качало волны, благословляло их шепотом прибоя; в зеленых глазах графа плескалась полная луна. Утром в узкое окошко золотым лучом заглядывало ленивое осеннее солнце. Нежась и подрагивая от утреннего холодка, Алкмена прижималась к широкой спине Елисея и сразу же согревалась.
Елисей совсем уже поправился. Травы, которыми лечила его Алкмена, оказались чудодейственными – вряд ли доктор сумел бы выгнать его хворь быстрее.
– Мне надо идти, – сказал он однажды.
– Уже?
– Да. И в этом твоя вина. Где ты так врачевать научилась?
– Бабушка научила. Вместе ходили корешки лечебные собирать, а когда она скончалась, я по ее книге учиться стала. Вот по этой, – девушка взяла с лавки тяжелую на деревянной основе книгу с цельнокожаным тисненым переплетом и металлическими застежками.
Елисей полистал страницы, исписанные витиеватыми буквами. От них повеяло сыростью, будто из могилы. В дурном предчувствии граф захлопнул книгу и положил на лавку.
– Что это за язык?
– Греческий. Я гречанка.
Елисей слышал, что раньше в этих местах жили греки, они и сейчас здесь живут, но их осталось очень мало, и те находятся на полулегальном положении. Вот и Алкмена, если не врет, гречанка, а не лесная ведьма. Тогда понятно, почему она живет сычихой.
– Раньше земли, на которых стоит твое поместье и два соседних, лес, пастбища, виноградники, – все принадлежало моим предкам, семье Кафадар. А теперь у меня есть лишь эта деревянная изба.
– Я родился в поместье, и отец мой в нем родился. Эта земля принадлежит Смолиным, ее сама императрица Екатерина моему деду за доблестную службу дала.
– Прежде на этой земле жили греки.
– Хорошо, пусть греки, – миролюбиво согласился Елисей. – Но теперь поместье принадлежит нам, Смолиным. Пора мне, – сухо добавил он и вышел на улицу, снаряжать коня. Старый мерин Теодор сам пришел к избе Алкмены, своим звериным чутьем нашел хозяина.
Промозглый ветер трепал волосы, Алкмена, кутаясь в пальто, вышла из дома.
– Я провожу тебя, иначе в топях увязнешь.
Девушка пошла вперед и повела за собой Теодора. Елисей поражался, как его норовистый конь слушается Алкмену.
– Я к тебе вернусь. Обязательно вернусь, – пообещал он, когда они вышли из леса.
Елисей поцеловал на прощание Алкмену, но уже не страстно, а как-то вскользь, и не в губы, а в лоб.
– В лоб целовать – из памяти стирать. Меня из памяти не сотрешь, – пообещала девушка.
– Что? – не понял он.
– Ничего, ступай, граф.
Они жили там, где более двух с половиной тысяч лет жили их отцы, и деды, и прадеды. Имели свой дом, свою землю, свои виноградники. Семья Кафадар была многочисленной и уважаемой; Кафадаров знали как добропорядочных людей, выращивающих знатные виноградники и изготавливающих лучшие вина на всем Южном берегу Крыма.
Плодородная почва, теплый климат, щедрое южное солнце, пьянящий своей чистотой горный воздух, море, богатая растительность – все благоприятствовало процветанию. Эти места не знали голода и эпидемий, люди здесь жили долго и до поры до времени счастливо.
Под эту минорную песню покидали свои дома христиане, в большинстве своем греки, а также армяне и грузины.
На полуострове как гром среди ясного неба появились русские войска во главе с прославленным полководцем и предложили добровольно переселиться куда-то на север, в земли запорожских казаков, «спастись от магометанского ига». А кто не желал переселяться, того безжалостно зарубали солдаты.
Чтобы разорить Крымское ханство и закрепиться на полуострове, Российская империя прибегла к хитроумному плану: вывести из Крыма налогоплательщиков, которыми в основном были христиане, а заодно показать всей просвещенной Европе жестокость мусульман по отношению к православным народам Крыма.
Переселенцам полагались льготы: на каждую ревизскую душу давались по тридцать десятин земли,
