Взгляд ее вскинулся к банкам, словно они могли придать ей силы. А когда снова посмотрела на него, увидела на лице незнакомца волнение и огромное напряжение. Схватив за плечо так сильно, что у нее от боли перехватило дыхание, развернул, прижал к столу под полками, завернул руку почти к лопаткам, и она стукнулась лицом о полки.
— Где он?
Люсиль разрыдалась. Оттолкнул ее с такой силой, что она упала и отлетела по полу к плите. Придя в себя и открыв глаза, увидела, как он высыпает содержимое из банок. Соль, сахар, мука сыпались на стол, на пол. Обнаружив конверт, раскрыл его и, мельком просмотрев письмо, сунул его в карман. Держась за плиту, Люсиль встала.
— Он уже… получил деньги? — спросила слабым голосом.
Обернувшись, тот пристально посмотрел на неё.
— Значит, вы знаете о деньгах, — тихо проговорил он. — И вы, и ваш муж знаете о деньгах…
— Ли не знает…
Люсиль осеклась, прочитав в его глазах страшный приговор. Резко повернувшись, кинулась к ящику с кухонными ножами, судорожно хватаясь за них, но огромная кожаная кисть внезапно обхватила, стиснула шею, оборвав ее сдавленный вскрик. Оторвав от ящика, он ударил ее головой о блестящий угол плиты. Страшный удар она еще ощутила, почувствовала, как он рассек лицо до кости, но потом уже была далеко от того, что последовало, у нее теперь не было тела, костей, настал великий сон, в котором ее поднимали и ударяли о плиту. Падала в мягкую, взвихренную белизну зимнего снега, летя сквозь холодный сумрак в темную, чернеющую бездну…
8
Ли Бронсон
Доктор Элиас Хогтон, похоронив жену, проживал у дочери, муж которой был директором процветающей компании, в современном особняке на западной окраине города. Ему принадлежало целое крыло дома, представлявшее собой квартиру из нескольких комнат, кухни и ванной, с отдельным входом.
Доктору Хогтону было лет семьдесят. До ухода на пенсию заведовал кафедрой английского языка в университете штата. Когда открыли Бруктонский колледж, он согласился прервать заслуженный отдых и принял предложение, заключив контракт на два года, которые превратились в пять. Три года назад именно он принимал Бронсона на работу.
Сначала Ли не понимал, почему Хогтон считается настолько незаменимым, что его отозвали с пенсии. Он ему показался старым чудаком — непредсказуемым, заносчивым и вздорным. Занятий вообще не вел. Свой красивый, современный кабинет превратил в берлогу, полную бумаг, заметок, книг, с незадвинутыми ящиками и распахнутыми шкафами. Возглавлял кабинет из девяти преподавателей, но казалось, его вовсе не интересовало, как учителя, ассистенты, заезжие профессора проводят свои занятия. Специальностью старика был Чосер[3], и любой разговор с роковой неизбежностью превращался в чосеровские наставления. На школьных заседаниях он всегда вроде бы подремывал.
Однако со временем Ли начал понимать, что под внешней чудаковатостью скрывается могучий талант организатора. Хогтон обладал блестящей способностью совершенно незаметно и ненавязчиво заинтересовывать, увлекать сотрудников. Как-то получалось, что каждому доставались именно те обязанности, которые он выполнял с удовольствием и наилучшим образом. Его подчиненные по непонятным причинам не разбивались на враждующие клики, как среди других предметников. Члены его кабинета вносили практичные, деловые предложения, а затем неожиданно для себя обнаруживали, что основой идеи оказывалось какое-нибудь небрежное замечание доктора Хогтона. Благотворительные стипендии доставались студентам, наиболее в них нуждавшимся. Успеваемость по английскому языку оставалась неизменно высокой без особых усилий со стороны преподавателей. А когда на заседаниях доктор Хогтон пробуждался от дремоты, его ворчливые предложения всегда оказывались уместными и после обсуждения обычно принимались.
Ли попросил доктора Хогтона принять его для личной беседы. После встречи с Кифли он боялся, что тот может повредить его репутации, и поэтому решил рассказать все Хогтону, чтобы предупредить начальство.
Первые полчаса были посвящены язвительной характеристике, главным образом со стороны Хогтона, последней публикации о Чосере, принадлежавшей перу профессора из Куин-колледжа, обладавшего, по словам Хогтона, «организаторскими способностями мартышки, страдающей дизентерией».
Они расположились в глубоких кожаных креслах перед небольшим камином, в котором плясало спокойное пламя. Хогтон вздохнул:
— Мир полон глупцов. Какую глупость сотворили вы?
Начало признания давалось с трудом, однако, разговорившись, Ли почувствовал большое облегчение, рассказывая обо всем: впомнил свое прошлое, отношение к работе в колледже, страх за будущее. Хогтон слушал, прикрыв глаза, сложив пухлые руки на животе, в стеклах его очков отражались отблески огня из камина. Когда Ли кончил, он, помолчав, снял очки и протер стекла подкладкой галстука.
— Вы любите свою работу, Ли?
— Как?… да. Разумеется.
— Но вам больше хотелось бы заняться другим.
— Раньше… когда-то мне так казалось.
— Я читал ваш роман — любопытная вещь. Написана юнцом, который спешит высказаться, не имея еще за душой, что поведать миру. Но форма изложения не плохая… Это учебное заведение… наш… колледж… ужасное название для школы, не правда ли?… субсидируется из фондов штата. И с этим постоянно приходится считаться: над нами полно всяких мелких, настырных распорядителей-блюстителей, радетелей штата. Хотя мы стараемся не обращать на них внимания, в критические моменты нам тычут в нос магическое заклинание — «налогоплательщики!» Если этот Кифли таков, как вы обрисовали, а на ваши оценки я готов положиться, он может устроить, чтобы контракт с вами не возобновили. Но как бы ни случилось, я буду настаивать, чтобы вы доработали до конца учебного года.
— Благодарю вас…
— Дело не в личном одолжении. Вы прекрасно работаете с молодежью. Только, пожалуйста, не воображайте, что я имею в виду такое бессмысленное занятие, как перебрасывать мячики разной формы и величины. Это болезнь роста, через которую нужно пройти.
Он постучал пальцем по морщинистому лбу:
— Мышление! Удивительное чудо интеллекта и творческой фантазии. Вот главное, Ли. Наши нынешние молодые преподаватели настолько увлечены сочинением учебных планов, педагогическими рассуждениями и современными методами тестирования, что для развития мышления отдельных школьников у них нет времени. Я собирался на следующий год дать вам побольше уроков, чтобы избавить от физкультурной нелепицы. Однако вы, вероятно, пришли ко мне за советом?
— Да.
— Буду откровенен: обманув вас, брат лишился права рассчитывать на ваше молчание и родственные чувства. А Кифли — личность не настолько уж могущественная и влиятельная. Если вашего брата ищет полиция, это ее дело, а не забота отдела по надзору. Я бы те деньги отнес в полицию, обратился бы к самому высокому чину, до которого удастся добраться, и все рассказал. И при этом предъявил бы Кифли обвинение в превышении служебных полномочий. У меня сложилось впечатление, что на такого типа может подействовать лишь жесткая атака и противодействие.
— Очень разумно.
— Возможно, он все-таки сумеет осложнить вашу жизнь. Поэтому, пока он еще не начал действовать, я напишу одному своему другу. Он не дает мне покоя вот уже несколько лет — воображает, что я существую на белом свете для того лишь, чтобы разыскивать таланты для него и их драгоценного университета. За
