– А тебе-то откуда знать? У тебя и парня нет.
– Ну и что, что нет? Любовь не только при наличии парня бывает. Она – внутри, живет в тебе, в твоей душе, сама по себе. И если она живая, сама не допустит, чтобы тебя обижали.
– Ты права, у меня в душе сейчас ничего нет. Не душа, а черная дыра, – разрыдалась Эмма.
– Ну что ты! В тебе любовь есть, просто ты о ней забыла, и она спряталась в самый дальний уголок твоей души, сидит там и ждет, пока ты о ней вспомнишь.
– Это тоже твоя бабушка сказала?
– Нет. Мама.
– А у меня мамы нет, – с грустью сказала Эмма.
Весь табор гулял на свадьбе Левы и Златы. Давно Карпаты не видели такого веселья – с танцами, песнями, катаниями на тройках лихих лошадей с бубенчиками. Невеста сияла ярче весеннего солнца, жених светился от счастья, и не было красивее пары во всей Западной Украине. Молодым выделили комнату в бараке, а потом, в пятьдесят шестом году, когда проводилась политика борьбы с бродяжничеством, они получили от государства дом. Лева к тому времени работал пчеловодом, а Злата родила Эмму. Права была Мира, из ее зятя вышел толк – другой такой пасеки, как в Червонном, нигде больше в округе не было, и все благодаря Леве. Скитаясь с табором, Лева научился понимать природу, он разбирался в травах и цветах, умел обращаться с пчелами. Уже взрослым Лева окончил вечернюю школу и пошел на заочное в аграрный техникум. Все было ладно в этой семье, в ней всегда царили мир, любовь и достаток. Эмма росла сообразительной, веселой девочкой; ее одевали, как куклу, в разные наряды, любили, баловали сластями и игрушками. Но однажды эта идиллия оборвалась. В последнее время Мира часто болела, она страдала от язвы желудка. И вот, во время очередного обострения, ее увезли в больницу. Эмма почти не помнила свою бабушку. В ее памяти остались только ее черные, с болезненной поволокой, глаза на землистом лице и странные слова, сказанные ею однажды: «Ты будешь жить долго, пока не коснешься камней». Эмма тогда заплакала и убежала, и больше она никогда не видела свою бабушку, ее даже не взяли на похороны, оставили дома. Когда хоронили Миру, Эмме приснилось, будто бабушка берет за руку маму и уводит ее за собой. Видение было таким отчетливым, будто все это происходило наяву, Эмма чувствовала все, что ей снилось: дуновение ветра, капли дождя, прикосновения… Сон оказался вещим. Не прошло и сорока дней, как Злата стала таять на глазах. Раковая опухоль в считаные дни превратила молодую цветущую женщину в безнадежно больного человека. Она ушла из жизни следом за своей матерью, ровно на сороковой день.
Лева с горя запил и чуть не погиб от укусов пчел. Пчелы, не выносящие запаха алкоголя, встретили пасечника агрессивно. Отлежавшись в больнице, он решил сменить профессию, даже какое-то время не пил. Лева нашел себя в столярном деле. Кому скамейку смастерит, кому стол или шифоньер справит – кусок хлеба всегда для него находился. Тем временем Эмма росла без пригляда, кочуя по сердобольной родне. Закончились гостинцы и наряды, как у куклы, – из всеобщей любимицы девочка превратилась в обременительную сиротку.
Сложно вычеркнуть из жизни человека, с которым тебя еще совсем недавно связывали близкие отношения и нежные чувства. Хоть он – трижды гад и последняя сволочь, мгновенно забыть его невозможно. Эмма изводила себя думами о том, как хорошо было им с Алексеем когда-то и как счастливо они могли бы жить вместе. Вопреки всем доводам подруги и собственного разума в ее сердце еще теплилась надежда. Надя твердила: открой глаза – он никогда тебя не любил, не любит и любить не будет! Эмма и сама это понимала, ведь если парень никогда тебя не любил или делал это только на словах, такое всегда чувствуется. Эмма чувствовала, что нелюбима, но не хотела самой себе в этом признаться – признаться, что она так мало значит для человека, который для неё значит все!
– Наденька, я хочу тебя попросить… Обещай мне: если я соберусь пойти к Леше или он ко мне придет, ты меня не пустишь. Спрячь мою обувь, обзывай меня последними словами, только не позволяй мне оказаться с ним рядом и в сотый раз начать все по-новой! И вообще с этого дня, с этой минуты и с этой секунды все разговоры о нем прекращаются. А если я вспомню об этой скотине – грубо меня прерывай!
– Вот и правильно. Не будем больше об этом. Ты уже все зачеты сдала?
– Что? – удивилась Эмма внезапной смене темы и, сообразив, что так и надо (Надя правильно уловила ее мысль), ответила: – Один остался.
Утром Эмму затошнило. Нехорошее предчувствие закралось в ее душу. «Нет, только не это!» – испугалась она и ринулась искать заветный календарик. Она его стеснялась, поэтому прятала подальше, среди личных вещей. Так и вышло – задержка! Эмма старалась не падать духом: задержка – это еще не показатель, мало ли от чего она бывает, не в первый раз, а тошнота… может, она съела что-нибудь подпортившееся.
– Надя, ты себя нормально чувствуешь? Тебя не тошнит?
– Нет. А тебя тошнит? – встревожилась подруга.
– Я, наверное, в столовке что-то съела.
– Ты у врача была? Сходи немедленно!
– Ты думаешь, я беременна?
– Это ты так думаешь. А раз есть причины так считать, нужно сходить к врачу. Если ты боишься идти одна, я могу пойти с тобой.
– Спасибо, Наденька. Я очень боюсь! Если все подтвердится, то я не знаю, как мне жить дальше! Я же первый курс едва окончила! В Ленинграде я одна, и дома, в Червонном, у меня никого нет. Ни мамы, ни бабушки – никого! Отец пьет, поэтому помощи от него я никакой не дождусь, скорее, наоборот. Как же я хочу, чтобы все обошлось!
– Не причитай. Не надо себя накручивать. Сходим к врачу, а потом подумаем обо всем. Если будет о чем.
Грязно-желтые стены городской поликлиники нагоняли тоску и уныние. На информационной доске висели заметки о венерических заболеваниях, дополненные жуткими иллюстрациями. Эмме казалось, что в поликлиниках специально создают такую атмосферу, чтобы окончательно морально добить пациентов. Они с Надей сидели на жестких деревянных стульях в хвосте длиннющей, медленно ползущей очереди. Чем дольше они так сидели, тем больше Эмма паниковала и тем бледнее становилось ее лицо. Когда, наконец, подошла ее очередь, на ватных ногах она вплыла в кабинет и чуть живая опустилась на стоявший перед столом врача стул.
– Я вас разве приглашала присесть?! – рявкнула пожилая сухонькая врачиха с лицом гиены.
От неожиданности Эмма вскочила.
– Сумку на вешалке оставьте, – произнесла врач уже чуть тише. – Теперь садитесь. Да не сюда, в кресло садитесь. Господи! В первый раз, что ли?!
Эмма побывала у гинеколога в районной больнице, когда в десятом классе девочки проходили медкомиссию, и представляла, что ее ждет, но врачиха-гиена своим криком превратила ее в беспомощное существо. Эмма прижимала к себе снятое белье, не зная, куда его положить, растерянно переминалась с ноги на ногу и нарвалась-таки на новую порцию унижений. Кое-как устроившись в кресле, она вскоре услышала приговор:
– Рожать будете?
Это был конец. Дальше все происходило как в дурном сне больного человека.
– А вы уверены, что я беременна? Может, мне анализы сдать? – задыхаясь от волнения, спросила Эмма.
– Поглядите на нее! Она меня учить вздумала! И откуда вы все такие умные беретесь?! Я, милочка, за двадцать лет практики беременность, слава богу, определять научилась! Анализы сдашь обязательно, но я тебе и так скажу – пятая неделя пошла.
Врачиха еще что-то говорила, покрикивала на нее, задавала вопросы, Эмма что-то отвечала… Взяла направления на анализы, торопливо оделась и вышла за дверь.
В свободной от посетителей рекреации Надя привела ее в чувство.
– Ничего страшного. Не ты первая, не ты последняя. Меня мама тоже в восемнадцать лет родила и теперь этому очень рада. Я уже выросла, а она еще молодая и красивая, у нее вся жизнь впереди.
– Но как же ребенок будет расти без отца? – сквозь слезы спросила Эмма.
– Что значит – без отца? У твоего ребенка есть отец, и он должен об этом знать!
