самом уровне. Высокие гости будут встречены: потертой красной ковровой дорожкой, ворованным государственным гимном, портретом основателя государства благословенной памяти Давида Бен-Гуриона (Грина) и приветственными речами в торжественной обстановке. Кем будут произнесены приветственные речи в торжественной обстановке? Их произнесут: президент государства господин Семен-Шимон Перский- Перес (оптимистично), премьер-министр, господин Бенджамин (Биби) Натаниягу (убедительно) и министр иностранных дел, господин Авигдор (Эвет Львович) Либерман (гордо, как на гей-параде). Среди прочих встречающих о!жидаются — посол Соединенного королевства Великобритании и Северной Ирландии в «пизде», господин А'Брам с супругой, представители общественности — ковенские гаоны, братья МакКавеи в талитах и филактериях, делегаты российского астрально-демократического братства «Словом и духом как мечом и оралом» — Л. Моллюскова, Д. Волович, А. Трактирный и М. Калининская (гости книжной ярмарки), звено бойскаутов без талитов, филактерий и цицит, но со сбитыми коленками и в голубых галстуках, среди них — Берта, дочь Шарля и Эммы Бербери, да продлятся их дни. Ха-ха-ха! А Блум и говорит ирландским националистам: «Дядя вашего Бога — еврей»! А ему вслед — банку из-под печенья! А он потом рассказывал, как он им про евреев, а о банке из-под печенья умолчал. А вот в общении с кошкой — ядро Блумовой натуры, центр тяжести его человеческого достоинства. «Молочка киске!» Их отношения, не свободные от меркантильных соображений с обеих сторон, — ярчайший символ реально достижимой гармонии в мире: Блум не станет откармливать кошку мясом, чтобы она не перестала ловить мышей, а она не заявит на Страшном Суде, будто он обжарил в масле и съел кошачью почку, купленную у сиониста Длугача, а ей самой предложил только облизать окровавленную обертку. Между прочим, мистер Джойс, когда кошка, особенно белая, сидя, начинает вылизывать грудь и отставляет в сторону лапку, она становится похожа на пингвина гораздо больше, чем ультраортодоксальный еврей в своем черно-белом облачении. Вот уже полвека мир полон симпатии и сочувствия к мертвым евреям. Европа в них влюблена повально. А американцы сгоняли индейцев с земель и одновременно зачитывались Фенимором Купером. И мы читали «Последнего из могикан», на краю Восточной Европы. Эмма, Шарль и я, «бледнолицые» — на стороне «краснокожих». Давно было. Так, наверно, и должно быть — делать одно, мечтать о другом. Природа мечты в этом, здоровое раздвоение личности. А без мечты нет человека. Леон говорит — намечается перелом в Европе, розовый оттенок мечты тускнеет в последнее время. Каким сменится? Светло-говнистым — цветом реализма. Ничего, они опытные, останутся в зоне полутонов, красное и коричневое, думаю, им не грозит. Сто сорок километров в час. Многовато. Я всегда прибавляю скорость в такой ситуации, когда мне легко думается. Сбросим до ста двадцати. Можно только сто десять, но за сто двадцать, кажется, не штрафуют. Сто двадцать три. Ладно, закроем глаза на довесок. Плюс три, минус три, мы не арийцы с их точностью и коллективным Аспергером. Аспергер — это синдром, что-то такое неопасное для жизни в левой височной доле. Человека заклинивает на чем-нибудь одном, например, ни за что не ступит на пешеходный переход, если красный свет. А у нас своих синдромов — хоть отбавляй, зачем нам еще Аспергер? Но живые евреи по-прежнему раздражают. Греки, те терпеть не могли такого варварства — обрезания крайней плоти. Противоречило эстетическим установкам. У современного мира эстетическое чувство от греков, а те если и резали человеческую плоть, то только в героических целях. Исключительно. А не для того, чтобы подчеркивать свою мнимую исключительность. Недавно взялся опять за «Илиаду», но бросил еще быстрее, чем в прошлый раз, — надоел апофеоз гипертрофированного тщеславия. Правильнее говорить — эллины. Греки — это нынешние, которые сидят по тавернам и портят европейскую экономику. Вместе с испанцами. Раздражают немцев. Южный народ. Южные народы склонны к лентяйству, то есть к лени. И мы теперь снова южный народ. Как там? Да, «Маньяна», то есть завтра, потом, успеется. Нам и немцам по совершенно противоположным причинам нельзя ни в коем случае навязывать мультикультурный социум. Даже очень непорядочно это делать. Это как предложить по рюмочке завязавшим алкоголикам. Или как князя Мышкина после излечения отправить к нам на безбашенный Ближний Восток. Невероятно — это же только одна бутылка пива. Нужно было хоть чем-то заесть. Все из-за того, что опасался надолго оставить незаконно запаркованную машину. Законопослушность родила беззаконие. В самом понятии закона есть что-то сугубо фашистское. Опасаюсь и не люблю. Незамысловатая гуманность мне больше по вкусу. В ней есть нужная доза неопределенности и аморфности. Даже если ирландцы (без кавычек), к примеру, попросят блумов из ирландского государства переехать в собственную их «пизду». В новостях сказали, Ирландия опять нас лягнула. Что им до нас? Какое их собачье дело? Ревнивое иезуитское отродье! Вам! Вам! Вашему зеленому острову! Сидеть на кончике бычьего рога! Вам! Вам! Печать раздвоенного копыта на лоб! Вам! Вам! Счастливая улыбка Соединенного королевства со сладким-сладким французским поцелуем от них же! Изыдите! Никого мы не насилуем! Будь наша воля — свою Северную Ирландию давно бы мы уже… Вас изнасиловали, хотите передать по эстафете? «
Но если они Блума — в «пизду», хорошо бы им заплатить отступные, как англичане немцам в Палестине после войны, отправили их в Австралию и Германию. Плохо, но лучше, чем накапливать злобу в душе ирландского (без кавычек) Гражданина. Не люблю законнобоких. От сих, до сих. Или, или. За версту несет фашистским духом. Просто расчищайте дорогу для будущего. Без этого поганого театрального действа: «Встать, суд идет!» Не люблю этих черных мантий. Что под ними? Тщательно ли вымыты задницы и промежности? Они внушают мне страх перед определенностью. Мне хочется, чтобы из любой ужасной определенности имелась лазейка. Желание ускользнуть от определенности — личинка в моей подкорке. Вот я сейчас еду, и не вполне трезв из-за одной дурацкой бутылки русского пива. Спирта, что ли, они в него добавили? Но я ни за что не поеду в такой ситуации по незнакомой дороге. А здесь мне все знакомо. Все, все, все. Так, дистанция в метрах — половина скорости в километрах в час. Едем сто двадцать, дистанция — шестьдесят. У меня хороший глазомер. И не менять полос. Конечно же, доеду без приключений, если не остановит законник. Как часто мы вообще бываем трезвыми как стеклышко? Лучше бы тормозили этих трезвых виляющих психов. На предыдущей машине, год назад продал ее, на правом крыле была вмятина. Один такой слаломщик на пикапе срезал. Как раз на этой дороге. Три полосы в одном направлении, а он чиркнул справа, когда я ехал в средней полосе. Музыка тихо звучит. О! Это я люблю — The XX. Infinity. Звуки расставлены красиво. Очень подходит для езды по такой дороге. «I can't give it up…» А если ехать ночью и слушать Infinity, то можно съехать на обочину и открыть окно. Тогда будут сверчки и Infinity. А если окно опять закрыть, сверчки пропадут, а Infinity останется. А если выключить радио и окно не закрывать, останутся сверчки и воспоминание об Infinity и можно ехать дальше. И если в Блуме много от обывателя, замечает Набоков, то в Стивене есть что-то от безжалостного фанатика. Иллюстрирует высказыванием Блума, старающегося понравиться юному одаренному: родина — это место, где ты можешь хорошо жить, если трудишься. «Простой, практичный подход», — замечает Набоков политкорректный. Его склонность к политкорректности становится заметной исключительно в еврейском вопросе, значительно убывая во всех иных. Ответ героя охарактеризован Джойсом как не слишком вежливый. Набоков же полагает, что он довольно груб: «Мы не можем сменить родину. Давайте-ка сменим тему». Скажем так: «не слишком вежливый» и «довольно грубый» — это почти одно и то же, но суть сказанного Стивеном прямо противоположна постулату Блума. «I can't give it up to someone elses touch…» Нет сомнения, живя в России, я промолчал бы, присутствуя при этом споре. И был бы не с Блумом, но где-то позади него. «Because I care too much, too much…» А теперь грубый Стивен мне ближе. Ау, привет Леону. Что, и я становлюсь «безжалостным фанатиком», националистом, изменяю светлым идеалам людей доброй воли, жаждущих… жаждущих чего?…жаждущих свального светлого будущего во всех уголках нашей планеты? Если быть честным с самим собой, мне действительно и довольно давно уже до чертиков хочется предать левое дело. И тем самым предать — кого? Странное произошло смещение понятий — либералов называют консерваторами, а либералами — клерикалов от либерализма. «Патриотизм — последнее прибежище негодяя». Зубодробительное, шляпосрывающее, юбкоподнимающее высказывание. Что-то напоминает. На нашем школьном дворе нас вразумляли (старшеклассники): «Любви нет, есть половые отношения». Строим
