бутылкой шампанского и двумя фужерами в руках.
— Сева, дорогой, прошу, выпей со мной!.. В Тбилиси расскажу, с кем пил!
Он стал наливать шампанское.
— Прости, друг. Больше не могу.
Стоявший рядом Василий, с улыбкой поглядев на грузина, предложил:
— Может, со мной выпьешь, генацвале? Тоже будет о чем рассказать!
Свита дружно рассмеялась.
Грузин повернулся к Василию, узнал его и застыл на, месте. Задохнулся.
— Василий Иосифович?!. Не поверят!..
Вся компания двинулась к актерским уборным. Семенящий впереди директор остановился около одной из них:
— Здесь.
Астафьев передал охапку роз Бобру. Тот распахнул дверь. В комнате с зеркалами на диване сидел красавец актер, держа на коленях Нинель. Крепко обнявшись, они застыли в глубоком поцелуе, Нинель в упоении подрагивала ножкой.
Директор в ужасе поглядел на Бобра. Лицо того побледнело.
Оторвавшись друг от друга, актер и Нинель, глянув на вошедших, вскочили с места. Нинель попыталась улыбнуться и, запинаясь, проговорила:
— Мы… Мы репетировали.
Полковники, закрыв рты руками, тихонько прыснули. Василий широко улыбался.
Бобер двинулся к красивому блондину, сжимая кулаки. Тот, побледнев, попятился. Бобер, взяв его левой рукой за манишку, притянул к себе.
— Репетировал, значит?!
Актер, закрыв от страха глаза, залепетал:
— Репетировали, репетировали… Правда, репетировали.
Василий засмеялся звонко, как мальчишка, крикнул:
— Врежь ему, Сева!.. Врежь, чтоб знал!
Бобер занес правую руку с огромным кулаком. Нинель завизжала:
— Сева!.. Сева!
Директор метнулся к Бобру, повис у него на руке.
— Товарищ Бобров, я вас умоляю! Вы мне сорвете премьеру! Он же тенор!.. Ему второй акт играть! Потом делайте с ним что хотите!
Бобер стряхнул со своей руки директора, схватил помертвевшего от ужаса артиста за бока и одним движением, зашвырнул его на высокий шкаф. Круто повернулся и пошел к дверям.
Зазвенели звонки на второй акт.
Директор указал администратору на тенора:
— Сними это говно и скорей на сцену!
Потом директор услужливо держал шинель Василия. Остальные тоже одевались. Бобер быстро надел свое пальто. Ни с кем не попрощавшись, с каменным лицом пошел к выходу.
— Сева, стой!.. — крикнул Василий.
Бобер нехотя остановился.
— Ты куда?… Домой? А
— Нет уж!.. К этой С-сильве… я больше не вернусь! — сказал Бобер, как выругался.
— А где ночевать будешь? Хочешь ко мне на дачу? — предложил Василий, когда они вышли на улицу.
— Найду где… Извини. Хочу один побыть.
Василий прищурился, жестко сказал:
— Вот что, Сева; дружок… Личные дела — это твои: личные дела. Но завтра чтоб к игре был готов, как штык! Понял?
Бобер усмехнулся:
— Я всегда готов…
— Завтра ЦДКА мы должны разделать под орех! — Василий уселся в машину, громко хлопнул дверью.
У обшарпанных дверей с длиннющим списком жильцов, приклеенным около кнопки звонка, стоял Бобер. Около его ног стоял кот и мяукал требовательным басом. Все стены были исписаны известными словами. Лампочка не горела, а тусклый свет падал через разбитое$7
— Кого §ще черт принес?
— Мне к Шустрову.
— К Шустрову шесть раз надо… поп неграмотный. — Ноги за дверью зашаркали, удаляясь.
Бобер нажал шесть раз. Снова послышались шаркающие шаги, и дверь открыла старушка.
— Спасибо, бабуся, — кивнул Бобер.
— А я не тебе, это я Барсику открыла, — прошамкала старушка и подхватила на руки кота. — А тебе к кому?
— К Шустрову.
— К нему шестая дверка, зеленая.
Бобер прошел по полутемному, забитому всевозможным барахлом коридору, толкнул зеленую дверь.
Толик в тренировочном костюме, обхватив голову руками, сидел на табуретке за столом. Перед ним стояли — одна пустая, а другая нераспечатанная — бутылки водки, селедка, колбаса и миска с солеными огурцами. Толик поднял голову, слабо улыбнулся Бобру.
— А-а-а, Сева!.. Пришел на похороны?… Спасибо, друг.
— Какие похороны?… Ты о чем, Толик?
— Ты что, не знаешь еще?… Списали. В расход вывели Толика Шустрова!
— Иди ты! Не может быть!
— Генерал этот, Шишкин, сука!.. Начальник политуправления… Всегда: «Толик, едем на дачу!», «Толик, садись со мной рядом!», «Ты мой лучший друг, Толик!..» А тут встречаю его в коридоре, здороваюсь, а он и голову не повернул… Вот тебе и «лучший друг, Толик!»… Бля.
Бобер склонился на табуретке и обнял Толика.
— Держись… Нас всех это ждет.
— Да нет, ты меня с собой не равняй. Тебя хоть тренером возьмут, а мне куда?… Даже семилетки нет. Я ж ничего не умею, только по мячу стучать… Правда, вон Силыч, сосед, обещал в таксопарк пристроить.
Они помолчали. Толик схватил бутылку и выбил ладонью пробку. Бобер забрал у него бутылку.
— Не надо, Толик.
— Почему не надо? — начал заводиться Толик. — Теперь я вольный казак! Что хочу, то и делаю!.. Буду пить, пока здесь все не пропью.
Бобер окинул взглядом убого обставленную комнату Толика. У стены валялся матрац, покрытый солдатским одеялом. Около стола стояли еще две табуретки. В одном углу рванье, бывшее когда-то роскошным, кожаное кресло, которое ему, видимо, подарили из коридора. В другом углу была тумбочка, на которой стояли бутсы.
Бобер грустно заключил:
— Да-а… Надолго тебе этого всего хватит!
— Не скажи. Вон они висят, миленькие, «золотые» и «серебряные»…
Над тумбочкой, на стене, были укреплены спортивные награды Толика. Множество «золотых» и «серебряных» медалей.
— Если б золотые и серебряные! — вздохнул Бобер.
— Ну, хотя бы по поллитра за каждую дадут?… Постой, Сева, а ты чего ко мне пришел, раз не знал, что меня выперли?
